и об стенку, и об пол,
а потом чтоб всё сначала —
прыг – на стул,
и скок – на стол!
Тут, конечно, очень важно,
чтобы ваза не разбилась,
чтобы ваза не случилась
вдруг внезапно на столе…
Ну а если и разбилась,
то скажу я вам отважно:
"Просто ваза не готова
принимать парад-алле!"
Водяной пистолет
Надоели зимние одёжки,
надоел мне снег и прочий дождь!
Босиком по тёпленькой дорожке
пробежаться хочется – невмочь!
Никаких заманчивых сосулек,
никаких весёлых снежных бурь!
Пистолет – а вместо глупых пулек,
тёплых капель свежая глазурь![1]
Вдохновение
Вдохновение
Когда серебро луны становится золотом,
и ночь, как орех пустой, тонка и расколота,
я временем смолота
и пылью развеяна —
я слышу и слушаю, но я не уверена,
что мне это кажется,
что мне это видится:
чуть двинешься – смажется,
чуть дрогнешь – обидится,
уйдёт серой дымкою,
туманом иль облаком,
картиною зыбкою,
нечаянным отзвуком,
а может, останется строкою короткою…
и дочкой улыбчивой – лазоревоокою.
Венок
Может, это море пело,
затопляя островки?
Когда так странно
в центре океана
плывёт венок торжественно и пьяно
ты спросишь кто
его на волны бросил
и эхом сто
таинственных вопросов
и на вопросы эти нет ответов
у трети недогадливых поэтов
и только тем
кто сами здесь любили
десятки тем
глубины приоткрыли
качаясь на морской своей постели
ты понимаешь это волны пели
ты подпеваешь
звёздам как подругам
и тонешь
волны оставляя кру́гом
в своих неизреченных и прекрасных
неподдающихся словам пространствах
и надеваешь свой венок сонетов
на голову Луны – жены поэтов
«Есть поэзия звуков гулких…»
Есть поэзия звуков гулких,
фраз гремящих и громких слов…
Есть поэзия переулков
и состарившихся домов.
Мне милее всего – молчанье,
недосказанности покров,
между строк – словно звёзд мерцанье,
или таинство светляков.
Мне – милее, и разве значит,
что я полностью здесь права?
Кто-то смотрит на мир иначе,
по-другому влюблён в слова.
Чистым золотом,