Здесь пальба гремела, как бесконечный гром, когда молнии, одна за другою, безостановочно и ослепительно блещут над самой головой.
И в то же время ядер, гранат и бомб в небе виднелось здесь гораздо больше, чем в городе, и визжали они пронзительней. Испуг так было охватил ее здесь, что она остановилась и оглянулась назад. Но вот различила она там, у ворот госпиталя, будто принесли кого-то тяжело раненного, конечно, на носилках, и принесли оттуда, со стороны третьего бастиона… Она подобрала левой рукой платье и побежала туда, к этим носилкам.
Через полчаса комендант госпиталя, пожилой сановитый полковник, и старший врач – зеленоглазый, бровастый, крупноносый, бритый старик в запачканном кровью белом халате – требовали, чтобы она оставила госпиталь, так как «это не полагается».
Но она, которой накануне вечером целовал руки начальник всех сухопутных войск Севастополя генерал Кирьяков, уходить не хотела.
– Что именно, что такое не полагается? – отнюдь не робко спрашивала она.
– Никаких в военных госпиталях женщин не полагается по уставу, – объяснял ей полковник, а врач добавлял:
– Это, прошу понять, внести может сумятицу разную неподобную в обиход госпиталя, поняли?
Но она не понимала, она говорила горячо:
– Сюда могут принести мужа моего – он командир батареи, – и я отсюда никуда не пойду, так и знайте!
– Госпиталь обстреливают, – кричал ей полковник, – сейчас только что трубу снесло ядром!.. Мы и в том не уверены, что сами живы останемся, а как мы можем отвечать за вашу жизнь?
– Вам не нужно будет отвечать за меня никому! – кричала и она, потому что от грохота канонады тряслись стены и дребезжали окна. – Я буду делать тут у вас все для раненых, что мне прикажут, но чтобы я ушла отсюда – ни за что!
Полковник с врачом переглянулись, пожали плечами и разошлись, оставив ее: и у того и другого слишком много было дела, чтобы тратить время на споры с женщиной.
Хлапонина осталась в госпитале.
На пятый бастион, где встретился он с Нахимовым, Корнилов попал, побывав уже на четвертом.
Четвертый его беспокоил еще накануне: ему казалось, что батареи англичан и французов сознательно ставились так, чтобы взять именно этот бастион под перекрестный огонь.
Когда он с несколькими из своих флаг-офицеров скакал к четвертому, то сам ловил себя на том, что чувствовал какой-то небывалый подъем, как будто в этот именно день его ожидала большая удача.
От каких-то странных и томящих предчувствий, вызвавших его беседу с Нахимовым накануне, не осталось и следа. Напротив, он был теперь в той же запальчивости бойца, которой отдался, когда, например, хотел догнать турецкий