Однако вот теперь, может быть, в подобном же положении находится уже не какой-то ничтожный Бомарзунд, а оплот всего юга России – Севастополь, атакованный одновременно с моря и с суши.
Представив это, Николай вздрогнул, отвернулся от окна и просительно, и неотрывно, и даже растерянно (в своем кабинете и в одиночестве это можно было) начал глядеть на образ спасителя над своей кроватью.
Это так часто случалось с самодержцами прошлых веков, когда изнемогали они в борьбе с другими такими же самодержцами. Тогда они требовали, просили, умоляли, наконец, чтобы самодержец всех самодержцев земли им безотлагательно помог.
Разговор со спасителем был хотя и безмолвен, но многозначителен для Николая. Царь взял после этого новый лист бумаги и новое гусиное перо и, усевшись в кресло, написал не отрываясь и без клякс:
«Любезный Меншиков!
Буди воля Божия. Ты и твои подчиненные исполнили долг свой как смогли; больны неудачи, но еще больнее потеря. Будем надеяться на милость Божию и не терять надежд на светлые дни.
Да благословит тебя Господь и все войска. Скажи им, что я по-прежнему на них надеюсь и уверен, что скоро мне вновь докажут, что упование мое не напрасно. Пошли мой поклон и благословение Корнилову и нашим храбрым морякам: их положение меня крайне озабочивает. Бог милостив, унывать мы не должны.
Обнимаю. Николай».
А как раз в то время, когда он писал это письмо с надеждами на Божью помощь, в лагерь Меншикова, верстах в пяти от Бахчисарая, явился священник, посланный херсонским архиепископом Иннокентием.
Иннокентий, прибывший из Одессы в Симферополь, просил разрешения князя привезти в его лагерь явленную икону Каоперовской Божией Матери, пронести ее с молебнами по полкам, а затем приехать с нею в Севастополь.
Хмуро выслушав посланца Иннокентия, сказал светлейший:
– Передайте его высокопреосвященству, что я боюсь скомпрометировать его икону, так как она может попасть в плен к тем, которые в нее совсем не верят… Так вот, опасаясь, чтобы этого не случилось, я прошу передать, что его высокопреосвященству совсем незачем приезжать с иконой на бивуак, а тем более везти ее в Севастополь… Прощайте!
Иннокентий стороною слышал о Меншикове как о тайном безбожнике, но такого весьма откровенного мнения его о «пользе» для военных надобностей «явленных» икон не ожидал и тут же написал и отправил в Петербург красноречиво, как всегда, составленный донос на командующего православным воинством, которому вручена свыше защита Крыма от неверных, защита креста от полумесяца.
За обедом в этот день были два младших сына Николая – Михаил и Николай, юноши двадцати двух и двадцати трех лет: один – артиллерист, другой – военный инженер, и