– Эту сумку ей сшила моя жена, которой тоже уже нет на свете, – произнес Мигунов. – Золотые руки были у моей Веры. Обшивала актеров и целые семьи послов и дипломатов. Вещи получались неповторимыми. Работала не только с одеждой, а могла сшить гардины, например. Работала со всеми материалами, которые только можно было использовать. Ту сумку, которую я увидел на фото, я ни с чем не перепутаю. Не забывай, дружок, что твой отец не просто так работал со мной. Мелочи ‒ вот ключ ко всему. Детали, штрихи, миллионы оттенков. Остальное ‒ чушь, канва, нечто усредненное или среднее арифметическое, если хочешь. Да и погибших было всего двое. Семейная пара туристов, муж и жена. Ехали из Тель-Авива, из аэропорта Бен-Гурион в сторону Иерусалима. А в Иерусалиме, насколько я знаю, у твоей мамы имелась какая-то дальняя родня. Черт, там и ехать-то всего ничего было…
В голове Эдика снова произошло обрушение выстроенной им самим картины. Погибли. Умерли. Значит, зря думал о них плохо? Или не зря? Уехали-то молча, ни слова не сказав.
К черту сожаления, тряпка. Он помнил утро того дня, когда видел их в последний раз. Мама деловито собиралась на дачу, складывала какие-то вещи в сумки, бегала по квартире, покрикивала на отца, нервничала. Ничего странного Эдик в этом не увидел, она часто так себя вела, если предстояло вот-вот встретить гостей или отправить отца одного на дачу. Все у нее было в последний момент, все не так. Все ей мешали. Но никакой приметной сумки Эдик вспомнить не мог. Просто не до того было, ведь к вечеру ждал гостей на свой день рождения…
– У тебя еще остались вопросы? – услышал он виноватый голос Мигунова. – Черт побери, конечно, остались. Предупреждаю сразу, что отвечу не на все, но ты зла на меня не держи, слышишь? И на маму с папой тоже. Не надо.
– Их убрали, – поднял голову Эдик. – Их убрали! Я только что это понял. От них избавились. Кому они помешали? Это те, на кого они работали, да? Их убили те самые бандиты, которые приносили ему ворованные пейзажи?
Они с Мигуновым встретились взглядами, и Эдик с ужасом понял, что у того также были похожие мысли.
– Они работали и на тех, и на тех, – понизил голос Мигунов. – Мой тебе совет ‒ не лезь в прошлое. Если они оставили тебя одного, не предупредив, значит, так было нужно.
– Кому было нужно? – выкрикнул Эдик.
– Значит, так было нужно… – пробормотал Мигунов, посмотрев на часы.
– А вы почему, если дружили с ними, все эти годы не показывали своего носа? – Эдик смотрел на Мигунова с явной ненавистью. – Десять лет я тут был один, а потом появляется щедрый даритель со словами о том, что он был в хороших отношениях с моими родными. И дарит мне магазин! Мне! Охренеть можно! Думаете, руки целовать стану?
Эдик почти кричал, и будь он по-настоящему жестким, то вытолкал бы взашей этого типа, предварительно запихнув в его глотку ту самую папку с дарственной. Но Эдик не мог этого сделать ‒ его обида была слабее желания узнать о том, что его мучило долгие годы. И потом, не каждый день ему дарили антикварные магазины. Почему