потихонечку поднимать за горло выше своего роста ещё трепыхающегося врага, намереваясь насквозь пронзить его соскучившимся по римской крови клинком. Владиус же, очнувшись, но не имея достаточных сил для того, чтобы заметно воспротивиться всему происходящему, измазанными собственной кровью глазами стал неумолимо смотреть наупивающегося блаженством врага. И, о боги, тотчас от подступившего сознания того, что, возможно, настали последние жизненные секунды, декан вдруг ощутил небывалую ранее злость, а также неизвестно откуда взявшуюся силу и почти что неподвижной левой рукой выхватил находящийся на поясе пугио. Выхватил и, действуя на опережение уже занесённого вражеского меча, воткнул острие своего кинжала в сердце распалённого предвкушением скорой победы неприятеля. Удар, за ним второй, и лишь только когда был нанесён третий удар, варвар от подступившей болевой судороги, расцепив пальцы правой ладони, наконец отпустил распластавшегося на месте от бессилия римлянина, после чего, простояв в состоянии бушующей агонии ещё минуту с кинжалом в сердце, безудержно рухнул на британскую землю. Столь гостеприимную и падкую на непрекращающуюся литься орошающим потоком жертвенную кровь землю как местных, так и римских сынов. Тем временем, распластавшись, но ни на секунду не перестав при этом чувствовать режущую боль, исходящую из плеча, Владиус на мгновение, дабы немного успокоить изнывающие тело и душу, постарался расслабиться. Но лишь только на мгновение, потому как вслед опьяняющей тихой безмятежности неожиданно сначала увидел краем чуткого взора представшего впереди во встревоженно-возбуждённом состоянии того самого преторианца, а затем и услышал брошенный гвардейцем величаво-возвеличенный возглас:
– Храбрый соотечественник, могу ли я узнать твоё имя?! Имя воина, который с самоотверженной и бесстрашной силой, не убоявшись возможной собственной погибели, спас мою жизнь?!
Тихо и безвольно, явно подпав под обаяниене обделённого одухотворённостью ещё не старого преторианца, декан, позабыв немного о боли, в ответ оживлённо проронил:
– Моё имя Владиус Рутилий. Благодарю тебя, гвардеец, за столь красноречивое упоминание о моём действе. Но я убеждён, что я сделал то, что и должен был бы сделать на моём месте каждый, кто хоть на капельку считает себя сыном Рима.
– Ха-ха! Однако какое, Владиус, мудрое и веское у тебя убеждение хочу признать. Да, как водится, у Рима бывает очень много сыновей, особенно тогда, когда отец является крепким, властным и богатым гегемоном. А вот только когда стоит наступить маленькой напасти, ведь властители порой тоже бывают небезупречны, то сразу же многие отпрыски вдруг становятся беспризорными, настолько, что будто у них никогда и не существовало великого родителя. И беспризорность сия вызывается не только манией сбережения нажитого благополучия и влияния, но также и обычной человеческой трусостью и, что страшней всего, беспричинным ярмом предательства! Вижу
