Излишней чистоплотностью я тогда не страдала и уснула, едва голова коснулась подушки. Вымывшийся в тазу Тимар покачал головой и подоткнул вокруг меня одеяло.
– Дикарка, – не то послышалось, не то приснилось мне.
Той ночью ко мне впервые пришел граф.
– Здравствуй, Ли-и-ира. – И тяжелое дыхание, переходящее в хрип.
Я сижу в углу спальни, прямо под открытым окном, и морозный ветер развевает передо мной тонкие газовые занавески.
– Ли-и-ира-а-а… Где ты, малышка…
Его ноги не двигаются, но граф перемещается по комнате, сжимая в руке серебряную лилию. Я вижу распахнутую дверь за его спиной, понимаю, что надо бежать, прямо сейчас, пока он стоит вполоборота и смотрит на кровать, больше похожую на алтарь для отпевания мертвых. Но ноги не слушаются, я не могу даже пошевелиться, а он все ближе, ближе, ближе…
– Ли-и-ира-а-а…
Я проснулась от собственных воплей, перебудив весь дом.
Подскочивший Тимар, выхватив кинжал, стоял в боевой стойке, выискивая опасность, хлипкая дверь тряслась от стука, а я, сорвав голос, продолжала сипеть, не понимая, где сон, а где явь.
Не помню, что говорил Тимар взволнованным хозяевам, как успокаивал меня, как тряс, будто куклу, заставляя вынырнуть из липких объятий кошмара. Ужас не прошел, просто в какой-то момент я начала соображать, что подо мной не пол, а постель, перед носом не туманные гардины, а побледневшие веснушки Тимара, графа нет, он мертв, а я жива. И даже его умертвие меня не достанет, потому что тело уже отпели.
– Прости, – прошептала я, вцепившись в руку парня.
Он даже не заметил, что я обратилась к нему на «ты», гладил по волосам, вытирал слезы ладонью, чуть жестковатой от мозолей.
– Что тебе приснилось?
– Он.
Тимар как-то сразу понял, кого я имела в виду.
– Он больше ничего тебе не сделает. – Паж сжал мое лицо между ладонями. – Понимаешь? Ни-че-го. Он умер, его больше нет. Не плачь, маленькая.
Я кивала, соглашаясь с ним, и комок в горле таял, позволяя дышать, а не хватать воздух, как вытащенной на берег рыбе.
Утром жена управляющего заварила мне какой-то успокаивающий сбор, пахнущий полынью. Горький до ужаса. Я хлебнула и отставила, скривившись. Тимар прыснул, увидев мою перекошенную физиономию, и, наверняка из вредности, заставил все выпить и даже в дорогу попросил приготовить эту настойку. А потом, помявшись, спросил, нет ли чего обезболивающего.
– Дальше дорога будет безопасной.
Звездочет шел неторопливой рысью, Тимар покачивался в седле, а я, завернутая вместо облезлой шкуры в плащ, разглядывала окрестности. Мне, привыкшей к скалам вокруг княжеского замка, было странно наблюдать холмы и низины. Горы тоже были, но вдалеке. Они окаймляли долину – не то защищали ее, не то, наоборот, брали в кольцо. Снег превратился в грязь, чавкающую под ногами коней и колесами встречных повозок. Мы проезжали мимо хуторов и шахтерских деревень, я даже видела стены городов. Ночевали в домах рыцарей, свободных от службы, либо у отслуживших уже ветеранов,