Они болтали уже часа два; близился обеденный перерыв, когда в кабинет вошел Пингвин и, чувствуя, что помешал, в оправдание спросил у Ионина: – Ну как, все нормально? – на что тот поспешно, чтобы отвязаться, почтительно, чтобы соблюсти субординацию, и подробно, чтобы показать, что не лодырничал, и отразить великодушной своей готовностью работать любые обвинения, ответил:
– Да, вполне. Вот познакомился с сотрудницей. Может быть, после обеда съездить в какой-нибудь колхоз?
– Нет, сегодня вы разберитесь с бумагами, составьте список председателей и директоров – словом, входите в курс дела, – ответно свеликодушничал Пингвин, хотя Ионин помешал ему: он намеревался, начав с того, что на завтра нужна информация, полюбезничать с Таисьей или хоть переглянуться. Но при его появлении Таисья с серьезной миной углубленного в работу человека принялась листать записную книжку, задумчиво грызя колпачок авторучки, и Пингвин, встреченный угодливой показухой и замкнутыми лицами, потоптался у порога, как провинциалка на московском балу, и ретировался, решив прийти попозже, когда Таисья останется одна, и унося в душе одинокую, сосредоточенную на заботах календарного плана, диктаторскую тоску. Не та ступень, не тот масштаб, районный, и все же по мере того как он продвигался по службе, сужался круг людей, с которыми бы он чувствовал себя равным (опять же в кругу города). Чего же он добивался, заглядывая вниз? Любви? Уважения? Не распространены ли эти качества вне круга, вне сферы администрирования между равноправными гражданами? Всяк сверчок…
Едва он вышел, за дверью послышались веселые голоса и Таисьин смех, и хотя слов нельзя было разобрать, он предположил, что злословят о нем; ему захотелось узнать (за информацией приходил), в каких именно выражениях, но это желание он подавил. Он не мальчик за кражей сладостей из буфета, который ему строго-настрого запрещено открывать. И потом, есть такая вещь, как престиж, ступенька лестницы.
А предположение оправдалось бы, доведись ему подслушать, как он смешон, толстенький, пузатенький, с пингвиньей походкой, деликатный и закомплексованный. Однако когда он ушел, между Иониным и Таисьей воздвиглась еще одна преграда: им напомнили, что они болтают в рабочем помещении и в рабочее время, поэтому у них, как у должников перед заимодавцем, возникла виноватая потребность окупить двухчасовое наслаждение и хоть немного написать для газеты.
– Ну что ж, скоро обед. Славно поговорили, – подытожила Таисья и – поскольку, чтобы устранить эту преграду, надо было только