– Помню, когда я был юношей, – продолжал Сент-Обер, – я мыслил и чувствовал точно так же. Весь мир открывался передо мною, а теперь он скоро закроется…
– Зачем такие мрачные мысли, дорогой отец? – проговорила Эмилия дрожащим голосом. – Надеюсь, ты проживешь еще много, много лет, на радость мне!
– Ах, моя Эмилия! – отвечал Сент-Обер. – Разве что ради тебя… надеюсь, что это так и будет.
Он смахнул навернувшуюся слезу, стараясь улыбнуться, и проговорил бодрым голосом:
– В пылких увлечениях искренней юности есть что-то такое особенно радостное для старца, если чувства его еще не были совсем развращены светом. В этом есть что-то бодрящее и оживляющее, как весна для человека больного, – он упивается теплом и солнечным светом. Вот такой-то весной был для меня Валанкур.
Эмилия с нежностью пожала руку отцу. Никогда еще его похвалы не доставляли ей такой радости, даже когда относились к ней самой.
Они ехали дальше мимо виноградников, рощ и пастбищ, восхищенные дивной красотой ландшафта, ограниченного с одной стороны величественными Пиренеями, а с другой – океаном. Вскоре после полудня они достигли города Калиура, расположенного на Средиземном море. Здесь они пообедали и отдохнули, а потом по холодку продолжали путь по очаровательному побережью, тянущемуся до Лангедока.
Сент-Обер желал поскорее добраться до Перпиньяна, где рассчитывал найти письма от Кенеля. Эта надежда и побудила его немедленно выехать из Калиура, хотя ослабевшее тело его и нуждалось в немедленном отдыхе.
Проехав еще несколько миль, он заснул, и Эмилия, захватившая с собой две-три книги из дома, могла воспользоваться временем, чтобы почитать немного. Она стала искать книгу, которую Валанкур читал ей накануне. Ей хотелось снова полистать те страницы, по которым недавно скользил взор нового друга, остановиться на тех местах, которыми он особенно восхищался. Но книга эта никак не отыскивалась, а вместо нее она нашла другую, том поэм Петрарки, принадлежавший Валанкуру, с надписанным на нем его именем; из этой книги он часто читал ей выдержки, выражавшие трогательные чувства автора.
Она не решалась верить тому, что было так очевидно, а именно: что он нарочно оставил эту книгу вместо другой, утраченной ею, и что любовь участвовала в этом обмене. Но когда она открыла книгу с радостным нетерпением и увидела подчеркнутые им места, которые он читал вслух, и другие, еще более выразительные и страстные, которые он не решался произнести, не надеясь на твердость своего голоса, тогда наконец она угадала истину.
В первую минуту она сознавала только одно – счастье быть любимой, но затем ей вспомнились интонации его голоса, выражение его лица, когда он читал ей эти сонеты, душу, сквозившую в его словах и голосе, и она заплакала над книгой, выразительницей его чувства.
Они прибыли в Перпиньян вскоре после