Тут в Мормагона барахло полетело: чаши, перстни, тулуп да валенок. Дрема шмотки мои из щелекучи вытащил, во врага швырнул – меня, дом свой защищает, как положено домовому. Последним полетел лучшенезнать, угодил в висок Мормагону, пустил струйку крови.
Еще одна молния – Дрема с головы моей скатился прямо под ноги Мормагону. Опустилась стопа – и нет больше домовика, только искорки разлетелись.
Дремушка, как же это? Семьсот лет в нашем доме, меня малую нянчил, в прятки играл, кренделек-пряничек подсовывал. Осиротил ты меня, Мормагон.
Не прощу!
Растет сила моя, крепнет глас. Звучит заклятье:
– По полю иде…
Видно, не то что-то булькнула, Нтиф с Кацем, лапти попутав, не своими путями двинулись. Да и не удивительно – тарабаню заклятие, а перед глазами комната моя, Дрема клубочком из-под кровати: "Возьми с собой, мир посмотреть хочу…" Вот и посмотрел ты, Дремушка, всласть насмотрелся.
Застыл Морамагон, заклинанием спутанный. Руки ко мне тянутся, морда злобой перекошена, глаза огнем горят – идол, чудище навье. Над темечком ниточка пестрая вьется, жива наружу прет. Только вдруг замахрился кончик у нити, стала она делиться. Часть к сварге стеклянной тянется, а тоненькие волоконца желтенькие, как лучики зимнего солнца, вкруг Мормагона кружат, свиваются, в тело впиваются.
Договорила – руки его плетями упали, лицо разгладилось, взор потух. Не человек – болван глиняный. Голем – вместо глаз дырки, за ними пустота. Ходить может, приказы исполнять, а мыслить – нет. Нечем. Дух в сваргу запечатался.
Так тому и быть.
Куда ж ее, сваргу, спрятать? Куда закинуть, чтоб не выловил никто? Взяла я лучшенезнать да туда и сунула. Провались в щелекучу между мирами на веки вечные!
– Аз есмь древний из дней, аз есмь сильный из богов, солнце и луна, вода и железо послушны мне… – мну перстами железный ларчик, как мягкую глину, в ком сминаю, наизнанку выворачиваю.
Вывернулся лучшенезнать и пропал из ладоней моих, сгинул в неведомой межмирной щели. Это ли имела в виду Некраса, предка моя, когда велела хранить неведомо на что годный ларчик? Боги ведают.
Зазмеились по каменной стене пещеры зигзаги молний, прорезали полумрак. Раскрылись Врата перехода. Шагнула оттуда в некромантову потайку Преслава, Высшая, глава Веденейского Собора. За ней толпилась княжая дружина. Донес все-таки Осьмуша, отмежевался от господина и учителя своего, предатель: "Я не я, и хата не моя". Сволочь законопослушная.
У Преславы лицо строгое, замкнутое, у ратников княжьих – растерянные. Жмутся за спиной веденеи, взглядами любопытными по колдовским причиндалам шоркают, дыры протирают. Никогда такого не видали.
Что же досталось властям мирским? Голый мужчина с пустыми глазами голема, девчоночье тельце на столе да скорченная в углу женщина с мертвым котом на коленях. Сидит, опаленную шкурку гладит.
Повела Преслава рукой:
– Уберите.
Один дружинник завернул в занавесь девочку, унес. Другой накинул свой плащ Мормагону