Однажды вечером Эмма пришла домой бледная, с красными заплаканными глазами, отказалась сесть за стол и закрылась в их общей с Фридой комнате.
Фрида застала сестру в слезах.
– Сегодня мы встретились с Рубеном в кондитерской. Он сказал, что не готов ни к свадьбе, ни к помолвке, потому что он еще не отслужил в армии, еще не имеет собственного дела, и что мне надо подождать. По его словам, семья очень давит на него и просит подумать о будущем. Знаешь, а ведь он и так вел себя со мной довольно холодно в последнее время.
– Мужчинам свойственно перед принятием такого важного решения испугаться и даже попытаться все бросить. Не нужно на него давить, нужно немного подождать, – очень серьезно произнесла Фрида. Она читала тайком от матери любовные романы и была уверена, что сведуща в делах любви.
– Кто должен подождать? Я должна подождать? Чего мне ждать? Что Рубен повзрослеет и перестанет плясать под дудку родителей? Хватит, хоть ты не начинай! Говорю тебе, все кончено!
Она яростно стерла слезы, подошла к туалетному столику, стоявшему между двух кроватей, и принялась так же яростно промакивать щеки и нос пуховкой.
– Я больше ни слова не хочу слышать об этом, – наконец решительно сказала она.
Однако ночью Фрида слышала всхлипывания сестры и очень огорчилась. Но, порыдав и повздыхав в подушку несколько ночей, Эмма в конце концов сумела взять себя в руки и отвлечься. Когда Фрида, несмотря на запрет говорить «об этом», попыталась ободрить ее, сказав, что Эмма, возможно, поторопилась порвать с Рубеном и что со временем Гольдштейны наверняка передумают, Эмма насмешливо ответила: «Я не обижаюсь на Рубена, он навсегда останется важным для меня человеком, но вот в буржуазную семью, где так поклоняются деньгам, даже если умолять станут, невесткой не приду!»
Вскоре она перестала упоминать имя Рубена. Перестала и водить дружбу с еврейской молодежью из семей, проживающих в районе Нишанташи, площади Таксим или Шишли, и завела новых друзей – на факультете и в Мода, куда они перебирались на лето. Тогда же и появился Назым Хикмет.
– Ой, какой смешной, какой милый!
Эмма с матерью прекратили перепалку и хором засюсюкали, увидев выглядывавшие из сумки огромные уши.
– Если ты разрешишь оставить его, я сама буду ухаживать, – Фрида смотрела на мать умоляюще.
– Мало нам блохастых собак с кошками, которых ты кормишь в саду! Даже не думай отпираться: если я молчу, это не значит, что я ничего не вижу. А что будет, когда мы зимой вернемся в город и у тебя начнутся занятия в школе? Конечно, все заботы о коте свалятся на меня!
Эмма, казалось, позабыла и о коммунизме, и о Назыме: она гладила котенка, а тот мурлыкал и жмурился от удовольствия.
– Глаза у него как у Рудольфа Валентино[17]. Давайте назовем его Валентино? – предложила Эмма, а затем добавила. – У меня есть время, я помогу. – Потом, насмешливо взглянув