Я посмотрел ей в глаза, не сразу поняв, что она имеет в виду. Вообще я не против иронии – если, конечно, она не в мой адрес. Но теперь совесть моя была почему-то нечиста.
– Тогда идемте.
Я окликнул кельнера.
– Три двойных коньяка, – заорал этот жалкий неудачник таким голосом, будто хотел докричаться до посетителя, уже лежавшего в гробу. – Три марки тридцать пфеннигов.
Девушка обернулась ко мне:
– Три коньяка за три минуты! Вот это темп!
– Два были выпиты вчера.
– Нет, каков врун! – прошипела мне вслед пышнотелая дама. Она слишком долго молчала, и наконец ее прорвало.
Я повернулся к столику и поклонился:
– Благословенного вам Рождества, милые дамы!
Затем я быстро пошел.
– Вы что, поссорились с ними? – спросила девушка уже на улице.
– Да ничего особенного. Просто я обычно произвожу неважное впечатление на хорошо обеспеченных домохозяек.
– И я тоже, – ответила она.
Я посмотрел на нее. Какое-то существо из другого мира. Я начисто не мог себе представить, какова она и как живет.
В баре я почувствовал себя более уверенным. Когда мы вошли, бармен Фред стоял за стойкой и надраивал до блеска конусовидные коньячные рюмки. Он поклонился мне так, будто увидел меня впервые в жизни и словно не он, а кто-то другой всего лишь позавчера с трудом дотащил меня до дому. За плечами этого отлично вышколенного человека был огромный жизненный опыт.
В зале было пусто. Лишь за одним столиком, как почти всегда, сидел Валентин Гаузер. Мы познакомились на фронте – служили в одной роте. Однажды, преодолев полосу заградительного огня, он принес мне на передний край письмо – думал, что оно от моей матери. Он знал, что я очень жду этого письма – мать должна была лечь на операцию. Но он ошибся: это была всего лишь реклама подшлемников из какой-то особой ткани. На обратном пути его ранило в ногу.
Вскоре после войны Валентин получил наследство и начал его методически пропивать. Он утверждал, что каждодневно обязан отмечать свое счастье: ведь вышел живым из мясорубки войны. При этом его ничуть не занимало, что война кончилась несколько лет назад. Он часто повторял, что такое везение сколько ни отмечай – все будет мало. Он был одним из тех, кто запомнил войну в мельчайших подробностях. Мы, его товарищи, о многом давно позабыли, он же помнил каждый день, каждый час.
Я сразу заметил, что он уже порядком хлебнул. Всецело поглощенный собой, он с отсутствующим видом сидел в своем углу.
Я приветственно поднял руку:
– Салют, Валентин!
Он глянул на меня и кивнул:
– Салют, Робби!
Мы уселись за столик в другом углу. Подошел бармен.
– Что желаете пить? – спросил он девушку.
– Рюмочку мартини, – ответила она. – Сухого мартини.
– В этом Фред большой специалист, – заявил я.
Фред не мог удержаться от улыбки.
– А мне, пожалуйста, как всегда, – сказал я.
В баре царил полумрак и было прохладно. Пахло