Но потом родился Элфи, и вечеринки исчезли, а разговоры сводились только к тому, как «починить» сына. А потом, когда мы осознали, что разговоры бесполезны и что все, что мы бы могли сказать друг другу, было неприятным и ничем бы не помогло ситуации, мы просто перестали общаться.
Но я не могу промолчать сейчас.
– Почему ты не сказала мне, что Элфи бранился в школе?
Джемма напряженно смотрит на экран.
– Там не было ничего такого важного.
– Я бы предпочел сам решить, какие действия сына важны, а какие нет, спасибо.
Она смотрит на меня глазами, полными презрения.
– Отстань, Джейк. Ты же не сообщаешь мне о каждом разе, когда учитель хочет с тобой о чем-то поговорить.
Потому что тебе наплевать.
– Все важное я тебе сообщаю, а его проблемы из-за брани – это чертовски важно.
Джемма вскидывает брови.
– Интересно, откуда у него?
– Да пошла ты.
Она ухмыляется, а мне хочется проломить стену кулаком.
– Хочешь знать, почему я не сказала тебе? Потому что не хотела повторения того раза, особенно при учителе.
Не хочу покупаться на провокацию. Правда не хочу. Но она словно бы специально это делает, чтобы сидеть и свысока смотреть на меня: «Говорила же, что ты слишком злой».
– Как ты смеешь? Я заступился за сына. Нашего сына. Ты же помнишь, что он наш сын, да?
– Не будь идиотом, Джейк. То, что ты папа, который сидит дома, не значит, что я люблю его меньше, чем ты, или что он только твой.
Я глубоко вздыхаю. Она не понимает. Дело не в ее решении работать. Это я поддерживаю. Просто ее здесь нет, даже когда она рядом с нами.
– Слушай, можешь просто в следующий раз сказать мне, если в школе что-то произойдет? Для меня это важно.
– Ладно, – Джемма снова начинает печатать, и я понимаю, что это знак: наш разговор окончен.
Нужно столько всего еще сказать, но у меня нет на это сил. По пути в спальню я заглядываю в комнату Элфи. Он скинул одеяло и лежит посреди кровати