– Ни единой живой душе.
Мамина сигарета уже наполовину превратилась в пепел – вот-вот осыплется на перчатку.
– Ты сказала, что подменила камень подделкой, – говорю я после долгой паузы. – А кто ее изготовил?
– Один умелец из Патерсона, знакомый твоего отца. Он все еще работает, у него хорошая репутация – не болтает лишнего.
– Может, он изготовил две подделки, а настоящий камень забрал себе.
Мама не спешит соглашаться.
– Дай его адрес, – я оглядываюсь на проем. – Я с ним поговорю.
Она принимается шарить в ящиках рядом с плитой. В одном лежат ножи в деревянной подставке. В другом кухонные полотенца. Наконец среди черных мешков для мусора и скотча находится ручка. Мать пишет прямо у меня на руке: «Боб, Ювелирные изделия, Патерсон».
– Посмотрю, что получится раскопать.
Обнимаю ее. Мама обнимает меня в ответ так сильно, что кости хрустят. Потом отпускает, отворачивается, бросает окурок в раковину.
– Все будет хорошо, – утешаю я.
Но она не отвечает.
В комнате уже ждет Лила, на ней пальто, на плече сумка. Рядом стоит Захаров. На лицах у обоих отстраненное выражение.
– Ты понял, что нужно делать? – спрашивает Захаров.
Киваю. Он провожает нас к выходу. Только вместо входной двери тут лифт, позолоченный, покрытый спиральными узорами.
Дверь открывается, и я оглядываюсь на Захарова. Его голубые глаза холодны, как лед.
– Только попробуйте тронуть мою мать, и я вас убью.
– Боевой у тебя настрой, пацан, – ухмыляется он.
Мы с Лилой едем в лифте. Лампы над головой мигают.
Вырулив из гаража, Лила поворачивает к туннелю, чтобы выехать на шоссе. Мимо проносятся яркие огни баров, ресторанов и клубов, перед ними на тротуарах толпится народ. Громко сигналят такси.
Великолепная прокуренная манхэттенская ночь только вступает в свои права.
– Мы можем поговорить?
– Это вряд ли, Кассель, – Лила качает головой. – Хватит, натерпелась уже унижений.
– Пожалуйста. Я просто хочу объяснить, попросить прощения…
– Не смей.
Она включает радио. Там идут новости: губернатор Пэттон уволил всех правительственных служащих с гиперинтенсивными гамма-волнами, даже тех, у кого не было судимости. Лила переключает станцию. Теперь из колонок льется громкая поп-музыка. Какая-то певичка заливается про то, как она танцует у кого-то в голове, расцвечивает сны. Лила делает погромче.
– Я не хотел делать тебе больно, – ору я, перекрикивая музыку.
– А вот я тебе больно сделаю, если не заткнешься, – орет в ответ Лила. – Слушай, я знаю, прекрасно знаю, как мерзко тебе было, когда я рыдала и умоляла тебя стать моим парнем, висла на тебе. Хорошо помню, как ты морщился. Помню все твое вранье. Позорище. Что ты, что я.
Я нажимаю на кнопку, и в машине резко воцаряется тишина.
– Нет, –