Яна рассмотрела Татьяну Степановну. Та была слегка полновата, на ней было длинное широкое темно-синее платье, очень стильное, которое украшала огромная яркая брошь в виде павлина, с блестками и перьями. Лицо у нее было привлекательное, располагающее, улыбчивое.
– Если вы соглашаетесь участвовать в исследованиях, необходимо подписать договор.
В Яне боролись страх и любопытство. Ей ужасно хотелось узнать обо всем, что происходит в этом институте, хотелось почувствовать себя частью важного дела, а больше всего хотелось почувствовать еще раз то ощущение цельности, которое охватило ее, когда она надела приборы-браслеты, там, в лаборатории.
– Могу я ознакомиться с документами? – спросила она, чтобы не молчать, – она хотела сказать это деловито, сухо, отчетливо, но получилось как-то робко и с надрывом.
Документ был небольшой. Там очень конкретно и пугающе говорилось о том, что ни при каких обстоятельствах ей нельзя разглашать ничего из того, что происходит в лаборатории. Ни слова. Это была главная его идея. Был указан срок – 5 месяцев, но в случае удачно проведенных экспериментов этот срок может быть продлен.
Еще ниже была прописана сумма, которая предлагалась в качестве вознаграждения за участие в разработке. Сумма складывалась из нескольких цифр – в случае удачи или неудачи в исследовании, в случае непредвиденного преждевременного закрытия эксперимента, но даже самая маленькая из них была настолько впечатляюща, что в момент решила все вопросы.
Все вокруг теперь показалось не таким промаслено-противно-дорогим, а очень даже симпатичным.
Яна подписала остальные бумаги, практически не читая.
По дороге домой Яне было и тревожно, и приятно. Приятно, что у нее получилось – непонятно что и зачем. Она, однако, чувствовала, что именно теперь сможет, наверное, стать полезной хоть кому-то, хоть для чего-то. Тревожно, что она пообещала никому ничего не рассказывать, а она не привыкла скрывать и обманывать. От этого внутри живота сидел маленький жучок, он подтачивал ее изнутри, вызывал сомнения, говорил, что зря она не поделилась с Сашкой своей новостью раньше.
Но – у нее была уважительная причина – за последние две недели ей так и не удалось ни разу с ним нормально поговорить. Вечерами он все больше отсутствовал, ночевать приходил, но всегда очень поздно, а когда появлялся раньше, это всегда было так неожиданно, так набегами, что она совершенно терялась и не успевала собраться с мыслями нормально, чтобы поговорить, рассказать ему о чем-то, а он и не спрашивал. Он настолько был глубоко в своих мыслях и делах, что хоть они и жили вместе, в одной квартире, и вроде достаточно мирно и дружно, между ними вырос словно злобный темный лес. Настолько плотный, что в нем не было места ни для разговоров, ни для шуток, даже совместные воспоминания были словно запакованы в коробки и убраны в бабушкин шкаф. Наверное, их можно было бы достать, но не было