Она знала, что это – ее дом, она там живет. Она рассматривала ромашку и свои руки, которые были уже не ее руки, а руки какой-то женщины – красные, натруженные, исцарапанные, с обломанными ногтями. Дышать было тяжело, больно, по щекам катились теплые слезы градом; как во сне, она ощущала, как они катятся по носу и крупными каплями падают ей на юбку.
Из дома раздавались крики, рыдания, и чей-то громкий, визгливый вскрик выделялся и снова терялся в общем хоре отчаяния. Яна сосредоточилась на воспоминаниях этой женщины, которые пришли сами, незвано, нахлынули на нее, задушили своим обилием, неделикатно заполонили голову и все вокруг. Они были густы, путаны, образны. Это были обрывочные картинки из жизни, эмоции, оглушившие ее своей силой и прямотой, потом они отхлынули, словно бы уложившись в голове и никого больше не трогая. Яна поняла, что руки принадлежат простой крестьянской женщине. Сегодня ночью у нее умер муж. Пару дней назад он полез зачем-то на крышу, не удержался, упал и очень сильно ударился головой и спиной. Его принесли домой. Все видели, что исход предрешен и никто не пытался даже его лечить. Смерть была тихая и предсказуемая. В голове обладательницы рук была грусть и растерянность, страх за собственное будущее, которое раньше было таким ясным, день за днем, теперь приобрело размытые очертания.
Детей у нее не было. Теперь было страшно оставаться в этом доме, где никто ее не любил, и еще страшнее возвращаться в родительский дом, в котором она не была уже много лет. Неизвестно, живы ли родители, ждут ли ее. Где-то далеко, за спинами других, маячила мысль – а не утопиться ли? Все равно непонятно, к чему ты теперь, для чего… Яна постаралась прогнать ее, затолкать обратно, за спины, но мысль не хотела уходить, а словно бы наоборот, почувствовав, что ее заметили, полезла вперед.
Тогда Яна попыталась придумать, как еще можно поступить, что же делать, постаралась привлечь мысль о том, что выйти замуж вторично было бы неплохим выходом, но почувствовала, как женщине стало стыдно при этом, как снова обильно покатились слезы по ее носу, щекам.
Тогда Яна снова принялась рассматривать ромашку, лежащую у нее на коленях. Она стряхнула муравья, тот упал ей на юбку, барахтаясь, и снова торопливо побежал по своим делам. Тогда Яна уцепилась за эту мысль. Необязательно сейчас что-то решать. Жизнь покажет, как оно там образуется. Люди умирают, хорошие и плохие, живым надо держаться, ради памяти этих людей, хотя бы. И следовать своей судьбе. Она останется помогать свекрови следить за хозяйством, любит-не любит – какой прок? Одна та не справится.
Теперь горе нахлынуло, вышло на передний план, позволило себе охватить все существо этой женщины, она нырнула в это горе и расслабилась в нем. Но Яна поняла, что это хорошее чувство, правильное, оно должно развеяться именно так, его нельзя прятать.
В этот момент картинка стала таять, пейзаж превратился в образы, Яна почувствовала снова себя самой собой, сидящей в кресле, руки ее безвольно свисали