Уго задумался, почему так происходит с близкими ему женщинами: матушка, Арсенда, Дольса, Рехина… Друзей у него было мало… или не было совсем, ведь те, с кем Уго хоть как-то сошелся, остались на верфях. Однажды ему повстречались двое мальчишек, когда-то таскавших ядра за генуэзцами, – это было на Новой площади, рядом с собором и прямо перед епископским дворцом, на открытом пространстве, образованном стечением сразу нескольких улиц, где столы менял отделяли зону, предоставленную для торговли окрестным земледельцам, от обычного рынка. Возле старинных ворот в римской стене продавали хлеб, испеченный из теста, замешенного за городской чертой, – эти прилавки стояли отдельно от столов пекарей, проживающих внутри стен. И вот посреди ароматов свежеиспеченного хлеба, посреди людской суеты, под крики глашатаев, в данный момент оглашавших имя барселонца, который не смог расплатиться с долгами, Уго узнал двух бывших товарищей, возрастом чуть постарше его.
Уго хотел окликнуть старых друзей и даже поднял руку. Его не замечали. Тогда он, надрываясь, перекричал даже глашатая: «Жауме!» Странно, что Жауме его не услышал, ведь парень стоял совсем рядом. И только тогда Уго понял: это из-за его дел с евреями, или из-за драки с Рожером Пучем, или из-за оскорблений, которые он нанес старшему Пучу, Первому капитану. Слава, пришедшая к мальчику после этой дерзкой выходки, осталась позади. В какой-то момент Уго даже почудилось, что презрение толпы к некоему Антонио Веле, о котором вещал глашатай, теперь обращается на него, как будто злодеем объявлен не кто иной, как Уго Льор: «…перестал платить по своим долгам, о чем и сообщаем во всеуслышание…»
Теперь в Барселоне будут знать, что Антонио Вела, каменщик, живущий в доме на улице Сант-Пау, – ненадежный плательщик. Глашатай возвестил об этом на весь город, чтобы никто не доверял этому человеку имущество и деньги, и вскоре он будет опозорен на всю Барселону. Быть может, и его, Уго Льора, тоже ославили, объявив, что он впал в немилость и работает на евреев. Теперь Уго не поддержал бы никто – ни мисер Арнау, ни Жоан Наварро. Теперь он – такой же прокаженный, как и те, из госпиталя Сан-Лазаро: к нему опасно приближаться; он должник, которому не следует доверять.
Зато у него остается Бернат. Подумав об этом, Уго улыбнулся, хотя и не был уверен, что они, по правде, друзья. Ему лишь хотелось так думать, хотя – что ему пользы в таком друге… Бернат в Барселону не