С меня снимают пальто, варежки на резинке, и кроличью шапку в форме каски. Голове становится приятно и легко. Бабушка гребешком зачёсывает мою влажную чёлку со лба на бок. Ей так больше нравится. Я не мою после улицы руки, и не снимаю гамаши. Одной рукой глажу кошку, другой ем вкуснейшую кашу. Все на меня смотрят и спрашивают всякие пустяки: нравится ли мне в садике, как зовут воспитательницу и где лучше, в городе или в селе. Я знаю весь этот набор вопросов наизусть, потому что отвечаю на них постоянно. Взрослые любят спрашивать одно и то же. И я в который раз повторяю заученное: «Не очень. Елена Михайловна. В селе».
Дедушка достаёт из огромной сумки продукты, купленные в городе и в районном центре: булочки, лимонад, кулёк конфет «золотой ключик», розовую колбасу с белыми кружочками сала, четыре пачки печенья, пряники и бутылку с прозрачной, как вода жидкостью. Я знаю, что эта бутылка для деда-Кузьмича, который завтра будет резать и смолить нашего поросёнка.
Нянька, постукивая палкой об пол, напевает: «В потребиловку селенья, ай-люли, воз огромный с русской горькою везли». Я ничего не понимаю из Нянькиных песен, в них всегда очень много странных слов. Мне порой кажется, что она сама их выдумывает, потому что, больше нигде и никогда я их не слышу. Но я всё равно люблю её песни и смеюсь, когда немного улавливаю смысл:
«Свёкор с печки убилси, за пень за колоду завалилси.
А кады б я была Устина, я б повыше взгромоздила,
Чтоб убилси не подылси,
Чтобы гохнул, не вохнул»
Я угощаю Няньку булочкой и конфетами. Булочку она заворачивает в газету, чтобы съесть дома с молоком, а конфеты кладёт в серый носовой платок, который сначала долго ищет в кармане, а потом так же долго развязывает на нём узелки. Я знаю, что конфеты она есть не будет, а принесёт их мне в этом же платочке когда-нибудь летом. Нянька думает, что я забуду про них, но я всё помню. И давно выучила, что все лакомства, которые попадают в волшебный платок, возвращаются ко мне в нём же целыми и невредимыми, только пропитанные запахом платочка и Нянькиного дома. У неё в доме всё пахнет одинаково: и железная кровать под иконами, и полотенца, и все вещи в шкафах. В прихожей у Няньки стоит буфет, в котором всегда много засохших сладостей и водятся муравьи, а ещё у неё в доме настоящая русская печка с чугунами за зелёной занавеской. У всех остальных в домах печки маленькие, и называются грубки. У нас тоже есть грубка. Бабушка топит её старыми газетами, дровами и углем. Угольки тлеют и падают в поддувало. Я выламываю из веника прутики и трогаю раскалённые угольки, кончик прутика становится коричневым.
Нянька собирается домой, бабушка идёт с ней во двор, чтобы закрыть калитку «на глухую», я не знаю почему «на глухую», но тоже так говорю. Нянька проходит прямо под окном, возле которого я сижу. Я знаю, что ей видно меня хорошо, потому, что в доме горит свет. А мне, для