– Добрый день. Столовая? Можно, пожалуйста, Юлию, э-э-э, Федотову. В бухгалтерии работает. Да-да, она самая. По личному. – Он шумно сглотнул, отведя трубку от лица, и принялся ждать. В наушнике слышался какой-то дребезг, по-видимому, шум столовых приборов, но усталому капитану казалось, что это лязг снастей какого-то очень старого корабля.
– Алло! Юлия Петровна? Это Юркаускас. Как какой?… С базы 03—11. Да-да. – Он чуть помолчал. – Помните, я вам говорил, что они обязательно найдутся? Да… Это было давно. И я тоже потерял надежду, но… Но мне вот буквально только что сообщили. Они нашлись.
– Живые? – чуть слышно прошептала трубка.
Григорий Юрьевич закрыл глаза и беззвучно вздохнул.
Глава 1
Мария Селеста
– Эй, Петрович! Сигаретка есть?
Шершавый, некогда покрашенный синей масляной краской металл парапета приятно холодил ноющий локоть правой руки мичмана. Когда-то, в годы послевоенной молодости, Иван Петрович на спор нырял с борта сторожевого катера Севморфлота СССР в ледяные воды сурового Белого моря; из всей компании таких же сорванцов-юнг, служивших тогда срочную, только ему одному посчастливилось раскроить локоть и почти все предплечье о торчащий из борта катера какой-то обломок болта или заклепку, и теперь, спустя почти тридцать пять лет, травма давала о себе знать, – впрочем, как и всегда в межсезонье или при перемене погоды. Но сентябрьское небо сегодня было на редкость чистым и пронзительно-голубым, как бывает только ранней осенью, когда большинство лесных пожаров уже отгорели, а местные угольные ТЭЦ еще не пущены.
Иван Петрович, облокотившись о парапет причала военно-морской базы Севморфлота 03—11, молча глядел в серо-зеленые, сегодня почти малахитовые воды Баренцева моря. Этот неспокойный, мятежный пейзаж уже давно стал для него ежедневной рутиной, и когда пришло время уйти на заслуженную флотскую пенсию, Иван Петрович, крепко подумав, все же отказался, несмотря на бурные возражения жены Натальи – «А на даче-то кто копать будет – Брежнев, что ли?». Здесь, на пирсе технического причала Морских частей погранвойск, мичман чувствовал какую-то щемящую родственность, какую-то общность с бескрайним океаном, как Крис Кельвин с его Солярисом, чувствовал пульс, дыхание воды, ее бессонную, бесконечную, безграничную то ли любовь, то ли умиротворение; это внезапное родство не отпускало его, тянуло сюда каждый день, и Иван Петрович совершенно точно знал – он любит свою работу.
«Нынче почти штиль», – привычно отметил для себя мичман. Все так же поскрипывал пирс, все так же тихонько шипели