– А вдруг у него просто желудок слабоват?
– В каком смысле, не понял?
– В самом прямом. Медведя знаешь? Большой зверь! А уж опасный, не дай тебе бог! Но опытные охотники рассказывали, что если его, к примеру, испугать, когда он на тех же овсах жирует, бабахнуть над ним, скажем, то у мишки нашего от испуга жуткий понос начинается. И гадит он жидко до тех пор, пока иной раз не помрет. Представляешь? И это – царь наших лесов! Так вот я и подумал: а вдруг никто на самом деле не собирался убивать Каманина? Просто напугать хотели, чтобы в дальнейшем уже не бояться его, а?
– Занятно. Итак, мы имеем первую версию. Но зачем же ему-то самому было такой переполох поднимать? Ну, пошел в ванную, умылся…
– Сам говоришь, есть многое, чего мы не знаем, – философски переложил по-своему Шекспира Вячеслав Иванович. – Разберемся…
Глава вторая
СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Егора Андреевича бил колотун. Не тот старый, комсомольский еще, чаще всего вызванный вчерашней неумеренной попойкой, о которой если и вспоминалось, то обязательно с теплой, ностальгической улыбкой, а самый настоящий, как правило, возникающий тогда, когда смертельная опасность благополучно тебя миновала. Кажется, что миновала. Вернее, ты сам себя уверяешь в этом, а все тело между тем колотит от странного озноба, хотя кругом сплошная жара и даже ни ветерка…
Он и на работу в министерство не поехал, сославшись на нездоровье. И его прекрасно поняли. Действительно, не каждый день взрывают твою машину, причем заранее зная, что в момент взрыва ты должен плюхнуться на сиденье, под которым и заложена мощная бомба.
Егор Андреевич, едва взглянул на пылающие, развороченные, черные останки своего сверкавшего прежде лаком автомобиля, как внутреннее зрение безо всякого снисхождения представило ему впечатляющую картинку того, что было бы с ним самим, окажись он в данный момент в салоне «ауди». И зрелище это было настолько страшным, что Каманин, вовсе и не считавший себя трусом и повидавший на своем веку, особенно в Афгане, такое, что не всякому доставалось лицезреть, вдруг словно потерял над собой контроль. Отсюда, теперь он понимал, и его грубость, и жуткая матерщина, явившаяся невесть из каких глубин, и абсолютная растерянность перед свершившимся фактом, и все остальное, за что ему теперь было стыдно и вообще безумно неприятно.
С отвращением к себе, граничащим с отчаянием, вспоминал он о своем совершенно недопустимом для дипломата высшего ранга тоне, которым он разговаривал с зампредом ФСБ, с министром внутренних дел, с генеральным прокурором. Нет, это и разговором-то назвать было нельзя, это была сплошная истерика. Ах, как стыдно!..
Оставалось думать лишь о том, что вышеозначенные государственные лица, облеченные высокими полномочиями, смогли понять его состояние и не судили строго. Но все равно нехорошо.
Откричавшись и откомандовавшись, Егор Андреевич рухнул в кресло, чувствуя, что у него прямо-таки раскалывается башка. Елена Сергеевна, супруга, немедленно принесла ему таблетки