Марио словно ждет от Эммануэль ответной реплики. Та молчит. Он продолжает:
– Если мы хотим, чтобы наши дети были умнее нас, чтобы у них были другие ментальные и творческие возможности, мы обязаны проявить смелость и освободить общество от абсурдных запретов и беспочвенной тревоги. Скромный, стыдливый, набожный ученый – это ученый, связанный по рукам и ногам. Кто знает, какие еще великие открытия сделали бы Пастер и Паскаль, если бы отбросили предрассудки! А что говорить о художниках, о писателях, которым набрасывают узду и надевают на глаза шоры? Тот, кто считает или хочет считать обнаженное тело позорным зрелищем, не может претендовать на звание и честь человека будущего. Тычинки и пестики, прекрасные цветы… неужели кто-то считает, что бог-извращенец создал все это ради того, чтобы вселить в человека страх грехопадения? Да откройте же вы глаза! Вы серьезно думаете, что инфибуляция[10], совершаемая в вашем воображении при помощи вот этих шортиков, спасет вас от кипящего котла в преисподней? Простите мне мое раздражение. Просто я не могу смириться с тем, что великое человечество с его умом и скептицизмом, с его вечным стремлением к риску и дерзким подвигам, с его умением смеяться и создавать поэтические шедевры, теперь превратилось в дрожащего от страха Ахилла, ищущего спасения в каких-то стародавних традициях и верованиях, в сокрытии истины, в хуле полового акта! Эротика должна освободить женщин от ночных рубашек, под которыми прячутся прекрасные тела, от этой ментальной фижмы – смешно сказать!
Эммануэль печально разглядывает свои груди с торчащими сосками, обтянутые тонким трикотажем. Марио не обращает на это никакого внимания, он призывает девушку к исполнению долга:
– Я не знаю, является ли эротика добродетелью сама по себе. Но знаю, что эротика спасает от глупостей и лицемерия, дает силы и внушает человеку желание быть свободным. Когда мир превращается в тюрьму, эротика становится единственным оружием, спасительной лестницей, нужным словом. Я не знаю иного средства, иного действенного лекарства, которое избавило бы человека от его самых устойчивых страхов, от герцинской тяжести бытия, которое бы открыло человеку бездонное звездное небо. И поскольку я не хочу, чтобы в вашем ангельском возрасте у вас уже были обрублены крылья, чтобы вы понапрасну осторожничали, изводили себя пережитками морали каменного века и действовали в соответствии с никому не нужными законами нравственности, я заклинаю вас не скрывать вашу красоту и ваши чувства. Тогда и те, кто будет на вас смотреть, станут краше, сильнее, свободнее, умнее, люди откажутся от симулякров.
Марио ложится на спину, голову кладет к ногам Эммануэль.
– Может быть, вид ваших чудесных обнаженных органов на этой террасе вдохновит людей, уставших и от старых законов природы, и от новых законов цивилизации. Может