Такое положение вещей не становится для историка иным, когда он «смотрит глубже и воспринимает выше» то, что передает структура истории; когда он таким образом делает попытку придерживаться «руководящих идей», а не «преходящего в видимости». Руководящие идеи могут быть поняты как всегда: в метафизико-телеологическом смысле немецкой спекуляции с конца прошлого века; в смысле последовательности теологического, метафизического и позитивного образа мысли в понимании Комте; в том темном смысле, который придает им Ранке, когда он говорит, еще более непонятным образом ограничивая время, о «преобладающих тенденциях в каждом веке». Они никогда не приводят к чистому уравниванию периодов развития, в которых они проявляются. Ранке, однако, заявляет:
«В каждой эпохе человечества выражается определенная великая тенденция, и прогресс основан на том, что в каждом периоде представлено определенное движение человеческого духа, которое иногда подчеркивает одну, иногда другую тенденцию, а в последней проявляется особым образом».
Теперь никто не сможет не признать великую черту, заложенную в таких мыслях. Поэтому для нашей цели мы можем, по крайней мере, смириться с неясным смыслом, который скрывается за «определенными тенденциями», и с неопределенным смыслом, который заключен в «определенных движениях». Далее мы можем смириться с тем, что эти тенденции «могут быть только описаны, но не в последней инстанции сведены в понятие». Нам даже не нужно исследовать, в какой степени такие описания могут быть прочитаны, пусть даже только косвенно, из рассказов великого историка. Можно даже предположить, что эти идеи развивающегося сообщества людей, если бы они рассматривались сами по себе, были бы постоянными, как, скажем, законы природы. Наконец, мы могли бы даже осмелиться сделать шаткое метафизическое утверждение, что эти постоянные идеи истории, несмотря на их действенность в мире явлений, имеют замкнутое, абстрактно говоря, изолированное существование по отношению к этому миру, что они образуют мир себе подобных, подобно платоновским идеям, или обладают трансцендентной реальностью в абсолютном духе Бога, который пишет эпос истории.
Кто, несмотря на все это, захочет утверждать, что идеи, в этой их независимости, имманентны явлениям, олицетворением которых остается объект нашей классификации? Ибо какой непредвзятый человек захочет в кругах теорий развития вдохнуть жизнь в мертвую аристотелевскую мысль, что идеи, зарождающиеся во внутреннем мире, являются фактическим содержанием явлений, да еще таким, что из их содержания можно вывести фиксированные границы периодов истории? Даже если бы мы склонили эти мнения по образцу кооперативной идеи к тому, что субстратом для реальности идей являются не духи индивидов, а дух коллаборативного воплощения высшей реальности, доминирующей