Батюшки мои. Валентин Курбатов

был и злой – не удержишь. Чистый вон наш маленький петух. Слышите, кричит? Это он большого петуха вызывает. Сейчас встанут друг против друга, головы нагнут и начнут смотреть, не мигая, – в точности Аввакум с Никоном.

      Зашли в Покровскую церковь. Деисус почти готов. Рождество и Преображение уже на определенных им местах, мрамор алтарных колонн светлеет – чисто, торжественно, как-то смущающее высоко по интонации.

      – Вот стену чуть потемню, трону охрой колонны, чтобы потеплели и чтобы золото пригасить, пущу тонкий, чуть видный орнамент – и все. Наместник все просит фресок, подозревая, что я не пишу их только из лени, желая ограничиться малым. Ну, напишу, сдам, а только ведь все равно знаю, что это не нужно ни монахам, ни прихожанам. И не для них и делаю. Хула, похвала – какая разница. Как умею, молюсь и, как умею, пишу…

      Я говорю, что и корить тут некого, потому что монахам и приходу действительно не до того, что они не того ищут и не то видят, что зрение ослаблено и разрушено, а скорее и просто еще не сформировано – слишком мы скоро всего хотим, минуя труд настоящего устроения души.

      – Да, вот и Лесков писал, что наш народ крещен, но не просвещен. И с прихожанами я понимаю, но с монахами не соглашусь. Им это должно быть надо. Они – профессионалы. На то шли. А если не «профессионал» (в служении Духу), то – на все четыре стороны. Если не видят, значит, ничего не слышат в богослужении, где порой и епископы «автоматикой» берут. А когда бы слышали, то понимали, что в молитве образ равен слову, и пению, и самой молитве, что тут врозь ничего нет. И каков образ, такова и молитва. А у нас умудряются «духовный опыт» где-то вне богослужения нарабатывать, а в церкви только отбарабанят и опять за «умное делание».

      Я вглядываюсь в рождающийся иконостас и предчувствую, как сложны будут отношения с ним у братии и у бабушек. С горечью предвижу: чем далее, тем отношение будет сложнее, потому что он уходит все выше и это грозное требовательное православие не по духу расслабленным «профессионалам». Тут высота как чистота «без соринки». А уж русский христианин к соринке-то привык, и она ему дороже чистоты и строгости. Тут расслабляться нельзя, как и в высокой молитве отца Зинона. Достаточно послушать, как он поет стихиры и читает каноны на вечерне или утрене в пустом храме с двумя-тремя молящимися, с какой полной чистой силой, и поймешь многое и в его письме.