– Но я бы тебе сказал, что залягу надолго, Брайма, – фыркает Масайма.
Белорукой надоедает их пикировка. Женщина указывает эквусам на лестницу, которая заполняется людьми, стремящимися выбраться наружу.
– Наверх, оба, – командует Белорукая. – Подготовьте повозку.
– Да, моя госпожа, – в унисон отзываются эквусы, и тут же их когти застучали по деревянным ступенькам.
– Простите, я не знаю почему… и как я так долго проспала, – лепечу я, никак не приходя в себя, и поворачиваюсь к Белорукой: – Так и должно быть с алаки? Это нормально?
– Нет, – отвечает женщина. – Но тебе был нужен отдых. Сказываются испытания, которые тебе довелось пережить. Даже обычные люди, столкнувшись с подобным, лечат боль сном. И лучше сейчас, чем когда ты доберешься до Варту-Бера.
Я хмурюсь.
– Варту-Бера?
Впервые слышу эти слова.
– Учебный лагерь, куда нас с тобой прикрепили, – радостно поясняет Бритта, постукивая по древнему хемайранскому символу на своей печати. – Вот что он означает! Первейший среди лагерей!
Я в смятении морщу лоб. Зачем отправлять нас в первейший среди лагерей, когда мы еще не прошли никакой подготовки?
Не понимаю. Прямо сейчас я вообще ничего не могу понять. Вновь наплывает сон, в голову закрадывается смутное воспоминание. И улетучивается, когда Белорукая протягивает нам по палочке чего-то похожего на древесный уголь. Сразу их узнаю: тоза́ли. Мама каждый день подводила им глаза, чтобы защитить их от солнца.
– Натрите веки. Вам это понадобится. Через час мы выдвигаемся.
– Да, Белорукая, – отзываемся мы ей вслед.
Как только она скрывается из виду, мы с Бриттой наносим тозали с помощью маленького кувшина воды в качестве зеркала. Мои руки дрожат. Мышцы так ослабели, что скрипят от напряжения и боли при каждом малейшем движении, пока я натираю веки. Когда я начинаю собирать то, что осталось от моих пожитков, становится еще хуже. Когда я в последний раз ела?
И как же я могла проспать так долго? И почему? Все конечности жесткие, непослушные – новые – такие, какими они были всякий раз, когда я пробуждалась от золоченого сна. Хуже того, где-то глубоко внутри меня поселилось странное чувство, будто что-то меняется… зреет… не могу избавиться от ощущения, что каким-то пока непонятным мне образом я становлюсь другой.
Бритта все это время с озадаченным выражением глаз наблюдает за мной.
– Что такое? – спрашиваю я сквозь лихорадочную круговерть мыслей.
– Ты ничего не ела, но почему ты живая? – шепчет Бритта.
Бросаю на нее испуганный взгляд, и она поясняет:
– Ни крошки еды, ни капельки воды. Мне приходилось съедать все за тебя, чтобы остальные люди не заметили, что ты спишь все путешествие. Я им сказала, мол, ты болеешь, вот и не шевелишься, не говоришь. Но они начали бы спрашивать, почему ты не ешь. Вот я и кушала за тебя. Ну. Я знаю, ты странная, но это… –