В тот же день примерно в полдень мне позвонил Тото. Я не сразу узнал его голос. Он собирался отправить курьера с рукописью, хотел выяснить, в какие часы можно застать меня дома.
Я спросил, что за рукопись. Тото заверил, что Эстер заверила его, что и я, в свой черед, заверил ее… Словом, речь шла о вчерашнем разговоре за ужином, похожем на заговор. Я предложил завезти и оставить пакет консьержу, который жил на первом этаже, правда, визиты принимал, будто уважающий себя директор, исключительно в рабочие часы…
С Эстер мне удалось поговорить по телефону уже поздно вечером. Занижая голос до горьковатого, как шоколад, контральто и выдерживая многозначительные паузы, вчерашняя развратница вежливо поинтересовалась, не слишком ли разбитый у меня получился день после «короткой» ночи, не заболел ли я вообще. Вчера ей показалось (в постели?), что я простужен.
Труднообъяснимое чувство, что она звонит не вовремя, слишком рано, вдруг поразительно ясно что-то мне напоминало из прошлого – что именно, я не мог сразу вспомнить, – и не давало мне говорить с ней обычным полусерьезным тоном, который стал привычным для нас обоих и, наверное, всё же соответствовал реальным отношениям. Многоопытная холостячка, повидавшая и не такого, Эстер ни на одном своем вопросе не настаивала. Поинтересовалась, какие у меня планы «на эту ночь». Но опять не торопила меня, давала подумать.
Стараясь не задеть ее чем-нибудь, я ответил, что собираюсь сидеть дома у открытого окна, как только неугомонные горожане улягутся спать и на улице стихнет, чтобы за стаканом виски или чая полистать кипу бумаг, переданную мне днем курьером; читать днем такие вещи я всё равно был не в состоянии…
Изменились ли наши отношения? Томный тембр ее голоса, густые паузы говорили сами за себя. Как же они могли не измениться? Но чувство внутреннего пресыщения, тоже вполне знакомое и, как всегда, неожиданное, вызывало во мне заторможенность, которой присуще что-то соглашательское. Переел, сказал я себе, жаловаться не на кого. Ей же я сказал другое:
– Завтра поделюсь впечатлениями.
– Ты о чем?
– О рукописи.
– Ах да… Если передумаешь, звони. Я лягу поздно, телефон будет рядом.
В моем отказе было что-то чванливое. Черпать полной ложкой, благодарить и не жаловаться. Вот как дóлжно поступать. Зачем бояться простой здоровой пищи, говорил я себе? Ведь никто от нее еще не пострадал. Страдают от отсутствия чувства меры, вот и всё. Зачем искать во всём какие-то глубинные причины, когда мир так прост, незатейлив?
Но что-то мешало мне преодолеть себя. Я буквально физически ощущал в себе что-то приторное, даже ломило в переносице, и вместе с тем непонятное отвращение, самое явное, выворачивающее наизнанку, как раз такое, какое можно испытывать от невоздержания, от жирной пищи, от пресыщения…
Манускрипт Алана я просмотрел не сразу. Когда же пролистал, вдруг задумался. На ловца и зверь бежит. Никто не виноват, что я полез в дебри.
Текст соответствовал озвученной теме. Именно эту тему я и затронул с Эстер в разговоре, пока сидел у нее в офисе. А она привыкла думать