Сережа Белов в сорок шестом ушел из милиции, окончил аспирантуру, защитил диссертацию, теперь работает преподавателем в юридическом институте.
Умер от сердечного приступа верный шофер Быков, схоронили его на Ваганьковском, рядом с могилой Вани Шарапова…
– Дяденька!
Детский голос разорвал хрупкую ткань воспоминаний. Перед Даниловым стоял коротко стриженный пацан в сатиновых шароварах и майке.
– Тебе чего, сынок?
– Сколько время?
Данилов по привычке хотел ответить: «Пятнадцать тридцать», но спохватился и сказал:
– Полчетвертого.
– Спасибо.
Пацан опрометью помчался, режа сквер наискось, к кинотеатру «Смена».
А у него оставалось еще полчаса до встречи со старым другом. Предстояли не просто посиделки за рюмкой водки, а серьезный разговор, который должен определить дальнейшую жизнь Данилова.
И все случилось вчера. Внезапно и жестоко. Словно чья-то злая рука перечеркнула сразу всю его жизнь.
Там, в прошлом, остались его работа и заслуги. А в настоящем практически ничего.
Партсобрание начиналось в семнадцать часов, Данилов закончил дела на пятнадцать минут раньше и вышел в коридор.
– Иван Александрович, – подошел к нему Самохин, – мне Витька Теплов – он же член парткома – только что сказал, что на вас телегу катят.
– Какую телегу?
– Не знаю, Иван Александрович, но будьте готовы. Сегодня новый первый зам московской милиции назначен.
– Кто?
– Комиссар госбезопасности третьего ранга Муравьев.
– Игорь?
– Это он раньше Игорем был, а нынче – Игорь Сергеевич.
Собрание началось обычно. Сажин, который тоже носил генеральские погоны, зачитал обычный доклад о заботе Вождя, которую он проявляет к органам, и о потере бдительности некоторыми сотрудниками управления.
В прениях отбарабанили свои выступления несколько штатных ораторов. Говорили о бдительности, которая стала оружием в их повседневной жизни, о чистоте чекистских кадров, о происках англо-американского империализма, о кровавой клике Тито – Ранковича.
Данилов сидел во втором ряду и рассматривал президиум. Игорь Муравьев выглядел весьма авантажно. Судя по всему, он давно уже привык к подобным заседаниям и к своей роли в них.
На людей, сидящих перед ним, он не смотрел, хотя глядел в зал. Он уже усвоил руководящий взгляд – поверх голов, словно перед ним никого не было.
После прений сделали перерыв, и все радостно побежали курить.
К Данилову подошел Никитин:
– Они вас, Иван Александрович, размазать хотят. Но мы, опера, выступим за вас.
– Поверь,