А как пройдешь мимо зеленых раков, когда они, раскорячившись, так и ползут, просятся прямо в твою корзину!
Дальше мясной павильон с окороками и колбасами, потом молочный с таким изобилием наквасок, сметаны, масла и сыров, что кажется, загряжцы живут на острове посреди молочной реки с кисельными берегами.
И это еще не весь рынок. Прямо за кирпичной стеной забора по леваде вдоль Дона тянутся блошиные ряды, и нет им конца. Надобно тебе, скажем, шило – купишь самое лучшее шило. Послала жена за унитазом – принесешь унитаз со всей начинкой. Потребуется рашпиль – найдешь и рашпиль. Ищет казак сапоги с генеральскими голенищами – прямо тут обуют. И сапоги сами понесут казака до дому. Наград на кителе мало – выбирай у шустрого мазурика Георгиевские кресты, ордена Ленина, Красной Звезды и Красного Знамени, медали царские, советские и новейшие российские. Для полной амуниции шепотом предложат шашку, наган с патронами или пару гранат. Худой цыган, обвешанный по самую шею ржавыми цепями, ходит среди толпы зигзагами, сипло кричит: «Цепи! Каленые цепи!»
И нет краю рынку.
Новой начальницей этого съестного и хозяйственного царства стала недавно мать Зинаиды, Танька Хромая, а теперь Татьяна Петровна Веревкина.
Ей за тридцать, и не красавица вроде, а засмеется, закинет голову назад, дрогнут большие круглые груди под ситцем – так и хватит тебя холодком, как на крутой горке. Талия тонкая, коленки круглые, в ямочках, и резва, как коза, не стоит на месте. Прозвище Хромая прилипло к ней понарошку в детстве, подвихнула ногу в силосной яме и недели две прыгала на костылях. «Хромая! Хромая!» – радостно вопили через забор мальчишки, уворачиваясь от летящего дротиком Танькиного костыля.
В женственной осанке Татьяны, в по-птичьи быстрых глазах, в манерном изломе спины чувствовалась порода. Ну что, казалось бы, в том, как она наливает молоко из горшка в стакан? Ан нет – Татьяна просто рисует в воздухе. Мягко, плавно закругляет и с отлетом ставит горшок на место без стука.
Можно представить, какой была Татьяна в семнадцать лет. Высокая, тонкая в талии, как кавказский кувшин, босая, она копается возле дома, в огороде. Лицо румяное, толстощекое, в ямочках и свежее, словно налитое августовское яблоко.
Смеется, и в глазах прыгают золотые точечки. Отставит тяпку, сорвет с грядки горсть клубники и мажет толстые щеки алой мякотью. Если не клубника, то все, что попадается под руку, – смородина, огурец, вишня у нее на щеках. Бабка-соседка идет мимо, остановится, всплеснет руками:
– Чи ты сдурела, Танька! Людей пугаешь.
Танька смеется, как ребенок, голос звонкий, воркующий.
– Что ж добру пропадать, баба Дуня! Это ж витамины, косметика под ногами.
Днем Танька сидит