Устав от бессильных попыток понять и осознать происходящее, Олег переключился на анализ собственного сознания и физического состояния. Вне всякого сомнения, его новое тело было чужим для него. Он еще раз внимательно осмотрел свои смуглые, почти черные и необычайно худые руки и ноги с тонкими длинными пальцами, пощупал свои короткие, жесткие, смолянисто-черные волосы. Его новое тело явно принадлежало какому-то индусу неопределенного возраста. Видимо, тот кивок кобры, от которого Олег так удачно увернулся, был для индуса последним мгновением жизни. Олег начал копаться в глубинах своего сознания, инспектировать все наличные мысли и чувства, но никаких признаков посторонней интеллектуальной деятельности в собственном мозгу он не обнаружил. Все мысли и эмоции были его собственные – никаких следов чужого ума или скрытых до сих пор желаний и страстей он не заметил. Олег облегченно вздохнул, но тут же его сознание обожгла мысль, что он пару минут назад свободно разговаривал и понимал сказанное ему на неизвестном ему языке, и он даже не знал каком: арабском, персидском или тюркском. Олег снова задумался и тут же вспомнил, что на своей лекции профессор Успенский предупреждал о возможности этого феномена, который таится в свойствах скрытой, неосознанной памяти человека.
Олег задумчиво посмотрел на трубку, которую он по-прежнему сжимал в руке. Это была флейта, изготовленная с несомненным мастерством из неизвестной Олегу породы дерева. И у него тут же мелькнула ужасная догадка о причине зловещего слияния его сознания с сознанием средневекового заклинателя змей. Видимо, помимо схожести интегралов сознания, совпадения геномов, происходивших, очевидно, из единого индоевропейского корня, в этом случае сыграли решающую роль его навыки игры на флейте и его прежняя одержимость восточной мистикой.
Однако это открытие никоим образом не могло успокоить начавшего впадать в отчаяние Олега, находившегося в сотнях, а может быть, в тысячах километров от спасительного лифта времени – алтайской хрустальной чаши. Он плотнее прижался спиной к прохладной крепостной стене, и отяжелевшие от безрадостных дум веки его глаз сами собой опустились.
Вдруг сквозь вековечный, неумолкаемый гул базарной жизни он услышал торопливый, приглушенный разговор, доносившийся от лавки ближайшего горшечника. Олег слегка приоткрыл глаза и максимально напряг свой слух, стараясь не пропустить ни одного слова. Скороговоркой, захлебываясь от волнения,