– А я бы не пошел в печь ни за детей, ни за кого-либо еще, – даже воздух вздрогнул от словесного выпада Ивана Феликсовича. Он как бы в задумчивости крутил двумя указательными пальцами пустой бокал. Нижняя часть из толстенного слоя стекла издавала неровный гулкий звук.
Почти минутную паузу, сотканную из немых взглядов нескольких пар глаз, мягко и деликатно, прервал Григорий:
– Ваня, мы помним твои взгляды и позицию по поводу потомства. Но мы знаем друг друга восемнадцать лет, и я уверен в тебе как в себе. Зря ты на себя наговариваешь. Тема непростая, конечно, да и сложно судить о таких вещах спустя годы, но всегда под нашим небом есть место подвигу. Как раз один из таких незабвенных героев – Януш Корчак.
– Спасибо, Гриша, что без пафоса, как ты умеешь, подбирая слова, поведал мне про подвиг и небо, – Иван Феликсович усмехнулся, но не зло, а по-доброму. – Как-то раз мы обсуждали с Верой знаменитое стихотворное полотно Мандельштама, и мне понравилась ее объяснение. Ведь как все просто получается: в мире происходят злодеяния каждое десятилетие, год, день, минуту. Войны, геноцид, убийства, казни, концентрационные лагеря, террористические акты – все это не понаслышке знакомо многим. А что же небо? А ему смешно за нами наблюдать, только брови-облака ходят туда-сюда. Смеется небосвод над нами, и так будет, что бы ни случилось. Ему не важно, патриот это или предатель, гуманист или душегуб, академик или уборщица. Получается, кто выше (а что может быть выше небосвода?), тому и смешно. Почему тогда мне-то должно быть грустно? А?
Иван Феликсович умолк, собираясь с мыслями, но Григорий воспользовался возникшей паузой:
– Не могу не признать красоту интерпретации, тем более каждый имеет право на собственное суждение. Однако, ты не находишь, что и те, кто внизу, умеют иногда заставить небеса зарыдать?
Ольга заерзала, желая вставить слово, но не успела.
– Это в тебе наш рабочий класс заговорил, – Иван Феликсович засмеялся так, что даже на всегда мрачном лице Сергея промелькнула улыбка. – Грозное предостережение кирки, лопаты и уроков по литературе.
– Скорее, сохи и плуга, – с готовностью поддержал шутку Григорий, радуясь разрядившейся обстановке.
– Что касается Януша Корчака, – вдруг резко, словно подсек жирного леща, дав ему ложную надежду на спасение, вернулся к теме Иван Феликсович, почти злобно глядя на Ольгу. – это был его выбор. Жить со знанием того, что все дети из гетто, кого он хорошо знал и обучал, завтра сделают последний вздох из предварительно открытой баночки с «Циклоном Б» в душевой концлагеря, для него было невозможно. Был ли это импульс или вполне осознанное решение, – этого мы никогда не узнаем. Но факт в том, что он чувствовал чужую боль, – тут Иван Феликсович повернулся к Сергею, – в отличие от героя твоей истории. Но я бы не пошел