Дом Безгласия. Джеймс Дэшнер

решил что-нибудь сказать и уже открыл рот. Однако в последние два дня любое слово, обращенное к детям, стало рутинной, бесплодной попыткой изобразить чувства, которых я не испытывал. На глаза навернулись слезы, и я поспешно наклонился к дочери и погладил ее по голове, выжав из себя ободряющую улыбку. Что еще я мог сделать? Мы продолжали идти. В воздухе непрерывным саундтреком разносились крики «Уэсли! Уэсли!». Я уже совершенно охрип и не мог произнести ни звука.

      – Папа? – окликнула Хейзел.

      Я повернулся, чуть-чуть успокоенный ее голосом и радуясь, что дочь, в отличие от меня, может говорить.

      – Да, милая?

      – Да нет, ничего, – сказала она, снова погрузившись в задумчивость. – Я хотела спросить, в норме ли ты, вот только сама знаю, что нет. А значит, глупо спрашивать.

      – Я стараюсь, милая. И я буду в норме, пока ты рядом.

      Вы можете подумать, я имел в виду не совсем то. Но эта маленькая девочка действительно была нужна мне как воздух. И после двух дней отчаяния я начал понимать это как никогда. Волна невыносимой любви захлестнула меня, и я заплакал, как ребенок.

      – Папочка! – Хейзел бросилась ко мне и раскинула руки. Я опустился на колени и прижал ее к себе, стиснув так, что ребра едва не хрустнули. И она не проявила недовольство, а попыталась ответить таким же крепким объятием. Солнце висело прямо над головами, и наши тени на миг почти исчезли.

      – Мы найдем его, – сказала Хейзел, снова выглядя умной не по годам. – Мы найдем его живым и здоровым. Вот увидишь. Может, он просто заблудился.

      Не в силах вымолвить ни слова, я кивнул сквозь слезы и двинулся вперед.

2

      Мы ничего не обнаружили ни на том кукурузном поле, ни в окаймляющем его лесном массиве, ни на болоте, окружающем лес. До нас донеслись крики других групп – под началом Джеффа и Эвелин, под началом старых друзей, под началом полицейских. И все они сообщали одно и то же.

      Ничего.

      Ничего.

      Никто не мог найти моего мальчика.

3

      У меня не сохранились воспоминания о третьих сутках. Утро, день и вечер вполне могли бы поменяться местами; я ничего не заметил бы и не счел это в высшей степени необычным. Какое-то время солнце висело по одну сторону неба, а какое-то по другую. Я помню только момент, когда оно стояло в зените. И потому испытал полный шок, когда мама подошла ко мне и сказала:

      – Пришло время ужина.

      Мы стояли на краю плантации соевых бобов, только что прочесав болотистый участок леса по другую сторону дороги. Моя одежда пропиталась потом, тиной и грязью.

      – Надо же. Почти стемнело, – пробормотал я.

      Мама кивнула, явно приободрившись от того, что услышала ответ – я почти целый день всех игнорировал.

      – Мы слишком далеко от дома, чтобы приготовить нормальную еду. Давайте зайдем в «Компас», посидим.

      Я замотал головой, не дав ей договорить.

      – Мама, ни в коем случае. Мы должны использовать остаток светового дня, чтобы… – Я запнулся,