– Возьми свои слова обратно! Немедленно! – воскликнула Андреа и обвила руками мою шею. Дело, как всегда, закончилось несколькими поцелуями.
Как описать удовольствие от этих трех вещей – ее смеха, ее объятий, ее поцелуев? Я не из тех, кто теряет рассудок, когда дело касается любви, однако Андреа олицетворяла для меня счастье, была путеводной звездой в тумане и в сумраке, вечных спутниках отрочества. Если бы Андреа не присутствовала в моей жизни в последующие месяцы, я бы совершенно точно не выжил.
Она отступила на шаг, с сожалением уронив руки.
– Может, пойдем наконец искать тропинку?
– Если ты настаиваешь. – Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться ею. Каштановые волосы, смуглая кожа, четко очерченные скулы. А глаза… Темные, лучистые, бездонные окна в ее блестящий ум – вот что я любил в подруге больше всего. Впрочем, я любил ее всю.
– Почему ты так смотришь?
– Пытаюсь заглянуть тебе в душу. Что-то произошло, и заставило тебя утверждать, будто «Led Zeppelin» и «Poison» – одно и то же!
– Не спорь со мной. И хватит на тему отстойных групп!
Андреа развернулась и бросилась бежать, а я припустил за ней.
Как и большинство вещей на свете, проживание на ферме в Северной Каролине имело свои плюсы и минусы. Я не буду перечислять минусы, которые здесь присутствовали во множестве (повторяю, как и во всем другом), однако плюсы были просто чудесны. Никаких двенадцатиполосных шоссе, смога, гангстеров, трафика; другими словами, ничего из того, с чем сталкиваются жители больших городов. Наивно? Разумеется. Сейчас я понимаю, насколько был смешон, причем во многих отношениях. Но тогда нас все устраивало.
А самый большой плюс – абсолютный простор, в котором мы жили. Куда ни глянь, везде поля, леса и болота – казалось, им нет конца. Мы с Андреа обожали исследовать окрестности; клянусь, даже если заниматься этим по десять часов ежедневно в течение десяти лет, то все равно в изобилии остались бы еще неизведанные чудеса. Скалы, скрытые под поверхностью болот и выступавшие наружу небольшими островками, о которых никто не знал. Заброшенные семейные кладбища, надгробные камни, утонувшие в земле и затянутые кудзу – стелющимся растением. Ручьи, кишащие раками; они ждали, что их поймают и вновь отпустят на свободу, но при этом успевали щипнуть пару раз, напомнить, кто здесь хозяин. Деревья – чтобы залезть, озера – чтобы поплавать, ручьи – чтобы перейти вброд, фруктовые сады – чтобы их обтрясти.
Больше всего я любил леса. Бесконечное разнообразие деревьев – и толстоствольные ровесники первых переселенцев, и тонкие стройные прутики, рвущиеся в небо; у каждого свой запах, своя пышная крона – лиственная или хвойная. Кудзу растет быстрее, чем растут дети, и увивает все, что попадется на пути; целые дома были словно покрыты зеленой кожей. Белки, олени, перелески, лужайки с дикими цветами, гуденье насекомых… Если бы семья и общество не возражали, я с радостью жил бы среди волков, как Маугли.
Впрочем, волки у нас не водились.
– Почему