Он зашагал по набережной, мимо кучки бродяг – троих мужчин, жмущихся к маленькому костерку. Они наблюдали за ним, пока он проходил мимо, и он неловко кивнул им. Один из них поднял глаза и улыбнулся, обнажив обломки зубов.
– Добр-день, каптн, – прохрипел бродяга с характерным выговором кокни.
Два других оборванца промолчали и отвернулись к огню.
Он перешел дорогу и повернул прочь от реки, продрался сквозь людское сборище у “Метрополя”, прошел по Нортумберленд-авеню до Трафальгарской площади, где люди толкались вокруг экипажей и омнибусов, а полисмены тщетно пытались разогнать толпу; там свистели кнуты, всхрапывали лошади, а рекламные плакаты заманивали:
Корсеты Сванбилла для фигуры ТРЕТЬЕГО типа.
Cigars de Joy: всего одна сигарета даст вам
моментальное облегчение при самых жестоких
приступах астмы, кашля, бронхита
и затрудненном дыхании.
HOP BITTERS HOP BITTERS.
Самый лучший подарок к Рождеству —
качественные часы РОБИНСОНА.
У ярко освещенных фонтанов, окружавших Колонну Нельсона, он остановился посмотреть на шарманщика-итальянца с визжащей обезьянкой в треуголке, которая скакала вокруг шарманки, размахивая лапками, пока хозяин крутил ручку. Вокруг собралась кучка аплодирующих ребятишек – факельщиков и трубочистов, сборщиков тряпья и детей разносчиков. Появился полисмен, засвистела дубинка.
– Ну-ка, по домам, живо, и уберите отсюда это грязное животное. Музицируй в Ламбете[3], а здесь место для порядочных людей.
Вся компания, огрызаясь, медленно потянулась прочь. Эдгар обернулся. Еще одна обезьяна, огромная и ухмыляющаяся, причесывалась перед зеркалом в драгоценной оправе. “Обезьяна” – мыло фабрики Брукса: недостающее звено в чистоте вашего дома. Мимо проплыл борт омнибуса с очередным рекламным щитом. Мальчишка-кондуктор зазывал пассажиров: Фицрой-сквер, с ветерком до Фицрой-сквер. Там мой дом, подумал Эдгар Дрейк и пропустил омнибус.
Он ушел с площади и начал пробираться среди темневших в тумане лотков уличных торговцев и экипажей, направляясь по Кокспур-стрит, вливающейся в гудящий Сенной рынок; втянув ладони в рукава, он ругал себя за то, что не сел в омнибус. В конце улицы он свернул в проулок, где дома лепились друг к дружке теснее, а стены стали темнее.
Он шел, толком не зная, где находится, но стараясь не потерять направление, мимо стен – темных, кирпичных, и блеклых, покрытых выцветшей краской, – иногда навстречу попадался одинокий прохожий, торопившийся домой; шел мимо теней, отражений и отблесков света в мелких лужицах дождевой воды, скопившейся между булыжниками мостовой, мимо мансард под плачущими крышами и редких фонарей, покосившихся и мигающих, отбрасывающих на дорогу огромные пугающие тени оплетавшей