Празднуя победу, Иван Шибалов поднял бокал, сказал, обращаясь к друзьям:
– Не захлебывайтесь от восторга – это пиррова победа[15]. Будь умнее германцы и генерал Гинденбург, они бы навалились на нас и легко бы захлопнули в этой ловушке. Но там, сдается мне, тоже умных немного. Увязли в Пруссии, за Берлин боятся, а вот Кутузов не побоялся оставить Москву, оставить и победить. Не те времена. Если пала столица, то пало и государство. Не устоять нам.
– Это почему же? – выпятил грудь Колмыков.
– А потому, что Россия не готова к войне. Солдаты побеждают врагов наших своей храбростью и умением постоять за Россию, но так не может продолжаться вечно. Солдат не железный, железо – и то устаёт и ломается. А пока мы спасаем Россию и Францию. Там тоже ладный бедлам. Эта война коалиционная, где все должно быть рассчитано и взаимосвязано, скреплено разумом генералов. Но, хотя ради нас германцы снимают с запада корпуса и армии, нас наши же союзники принимают как лапотников, серых мужиков. И им не жаль нас, косматых казаков, с пикой в руке и с ножом в зубах.
– Как же это выходит, ваше благородие? – приподнялся Устин. – Вы наш командир и не верите в победу России?
– Ладно, сиди и пей, пока подают, а потом думай, учись думать. Плох тот солдат, который не умеет думать. Думать и понимать.
– Солдат должен выполнять приказы, а не думать, – выпалил Колмыков. – Когда думает солдат, это уже опасно для царя и отечества.
– Самое опасное, господин прапорщик, – это быть дураком. Когда солдат – дурак, он дураком и погибнет в первом или во втором бою. Но, когда генерал – дурак, опасно втройне. И я приказываю каждому думать и за солдата, и за генерала, а если можно, то где-то исправлять ошибки генералов. Случается, что и солдат может быть стратегом. За то, чтобы жить и побеждать! – опрокинул кружку жгучего спирта, зажевал солёным огурцом.
6
Над тайгой извечные мир и борьба. Теплынь. Августовское солнце. Во всю силу трезвонят пичуги, свистят рябчики, трещат кедровки. Но позолота уже легла на листья берез, зардела медь на листьях кленов. Цвели последние цветы. Да и тучи уже были осенние – косматые, черные, табунились над тайгой. Тревожили.
Арсё и Журавушка сидели у костра, а над ними о чем-то торопливо рассказывала, лопотала осинка, плела свои извечные сказы. Арсё погладил ее гладкую кору:
– Говорит… Ну, о чем ты говоришь, осинка? Понял: в мире всё плохо, в мире