– Петро, уж не стряслось ли где чего худого? Кому это в такой час неймётся?
– А-а, так… Ничего важного. У нас любят устроить переполох при ловле блох, – попробовал отшутиться Петро, но какой-то тяжёлый осадок от этого не исчез, и он уже всерьёз добавил: – Пан Хилькевич завтра приезжает, так Прасковья Федоровна беспокоится, чтоб всё в порядке было к их приезду. Аж ночью посыльного спровадила. Вот бабы!
– А-а, – облегчённо протянула Марфа. – А приходил-то кто?
– Сыч приходил. Кондрат. Только странный он какой-то был. Небось отправить отправили, а разбудить забыли.
Агафья хотела было ещё что-то спросить, но так и замерла с открытым ртом. Расширенные от ужаса глаза смотрели в темноту, и воля женщины была скована неописуемым страхом. Петро ничего этого не заметил.
Марыльку тоже обуял ужас, и у неё вырвался крик:
– Тата, ты что говоришь?! Сыча ещё на Покров похоронили! Как ты мог так обознаться?!
– Да не обознался я! Он же… – огрызнулся Петро, словно его в чём-то винили, и тут же осёкся, осознав наконец чудовищную сущность произошедшего.
Холодная испарина покрыла лицо и тело приказчика. Разум отказывался верить в то, что произошло. Но в то же время Петро начал осознавать, что только сейчас он возвращался в настоящий мир. Перед этим, как только он отворил дверь, на него снизошла какая-то пелена, окутавшая туманом сознание и убравшая из памяти и похороны Сыча, и то, что он давно уже покойник.
Ясность мысли окончательно восстановилась, и от этого Петру стало ещё хуже. Панический страх ввёрг семью приказчика в какое-то безмолвное оцепенение.
Марылька, до боли закусив войлочное одеяло, еле сдерживала вырывающийся крик страха. Ей хотелось лишь одного – проснуться. Ей хотелось, чтобы это был всего лишь сон, кошмарный сон!
Марфа, как ни странно, не паниковала и по-бабьи не выла; не причитала и не рвала в истерике на себе одежду. Ей сейчас было не до покойников и не до живых: глубокий обморок на время избавил перепуганную женщину от всех волнений и страхов.
Сам же Петро, сидя на полатях и сжимая голову руками, словно оправдываясь, начал нервно бормотать:
– Как же так? Что ж теперь делать? Господи Иисусе… И голос его не сразу признал… и воду обнюхивал, словно зверь какой. Не! Не может такого быть! Темно – вот и обознался. Спросонья да в темноте всяко ведь бывает…
Обознался или не обознался панский приказчик – неведомо, но в его хате до утра тускло мерцала лампада перед иконами, и все, кроме детей малых, стояли на коленях и до исступления читали «Отче наш» и другие молитвы, какие только знали. До рассвета на темных стенах избы мелькали огромные тени от людских фигур, неистово отбивающих поклоны Николаю Чудотворцу и Пресвятой Богородице.
Чуть начало светать, и Петро, накинув тулуп и натянув валенки, вышел из избы. Морозный воздух приятно наполнил грудь свежестью. Глубоко вздохнув, он с надеждой и упованием на милость божью