Преподаватель, растягивая слова, кивала, как отказывала в чём-то:
– Прекрасно! Ребята, представьте, что у лошади Серика отлетела подкова. Что вы будете делать в этом случае?
Класс тихо шелестел. Штейнберг, для которого темп речи преподавателя являлся испытанием не меньшим, чем предмет, что она вела, поворачивался к Станевич и зевал. Ира-фигуристка хихикала и, чтобы как-то расшевелить приятеля, указывала глазами на портреты философов, развешенные в кабинете. Кроме широкоскулого и бородатого Аристотеля, похожего на Юлика, если ему не бриться насколько дней, остальные внимания конькобежца не привлекали. Но Станевич тихо шептала на ухо, что ей нравится француз Дени Дидро, а нос его точь-в-точь как нос Андронова. Юлик от таких слов «просыпался» и даже успевал обидеться на Игната, не ведавшего, ни что говорят о нём, ни что о нём говорят. Но фигуристка уже продолжала изучать другие лица на портретах, и Юлик включался в обсуждение, соглашаясь, что Вольтер внешне тянет на Вову Толстого, академик Вернадский – это Андрюха Попинко в старости, а вот Гегель, похоже, любил не только рассуждать, но и выпить. Соснихин, услышав последнюю фразу, заявлял, что он и сам, когда выпьет, сойдёт за любого философа, но сейчас всё же лучше помолчать, потому как влюблённые мешают Армену доказывать преподавателю, что его друг заботливый наездник и скорее подкова отлетит у Серика, чем у его коня. Группа соглашалась с ним. Людмила Ивановна вздыхала:
– Лес рук! Неужели вам нечего ответить?
Шандобаев, думая, что вопрос к нему, махал:
– Шито делать? Надо быстро новый подкова ставить.
– Новую, – правила товарища Маршал тоном преподавателя. Таня почти всегда сидела рядом. Казах улыбался. Кочубей соглашалась насчёт подковы, объясняя, что это и есть то самое адаптативное решение, принятое в данной ситуации, ибо иначе животное могло бы поранить ногу. Серик принимался причитать и переживать за своего коня Берика. Армен бросался успокаивать товарища, уверяя, что в СССР хорошо живут не только люди, но и животные, и что после зимней сессии Серик обязательно полетит домой во Фрунзе, чтобы убедиться в этом.
Такая атмосфера затягивала, как паутина… Время урока шло медленно, но, благо, всё же звенел звонок. Студенты вскакивали с мест, даже не предполагая, что говорить про логику и коня Шандобаева они будут ещё не раз, и что философия – это испытание, похлеще анатомии. Шумкин, высиживая занятие, чтобы не повторять своих же глупых ошибок и не задавать преподавателям неудобные вопросы, усердно рисовал в тетради. Дедушка Миши был знаменитый художник, и юноше казалось, что он унаследовал этот талант. На втором уроке Шумкин показал рисунок Воробьёвой, и Лиза пририсовала зверю уши с кисточками, как у рыси:
– Так логичнее.
– Почему? –