«Может, он болел тяжело? Или пил до белой горячки? А, что, сколько вокруг спившихся мужчин. А, может, он служил? В Чечне? И там его ранили, и вообще…», – Андрей Сергеевич не успел и «а» сказать, как Лилькины «б», в смысле, версии уже сами по себе поскакали в атаку.
– Я, Лиля, сидел.
– Что?
– Сидел. Отбывал срок.
Тихая фраза упала, ударила словно град по стеклу.
– Сидели? – машинально переспросила Лиля. А потом словно проснулась, выпалила: – За что? – И в вдогонку: – Ну и что!
Нет, этой новостью её ни удивить, ни смутить, ни отвернуть. Удивило другое. То, как могут некоторые события из прошлого догнать человека в настоящем. Лильку догнать. И события, разговоры, происходившие тогда, которые, казалось, исчезли из памяти насовсем, потерявшие свою ценность, да и были ли они ценными, может так, болтовня просто – вдруг обретают новый смысл и даже кажутся какой-то подготовкой к будущему. «Если что-то случается или, наоборот, не случается, в конечном итоге оно всё предопределено заранее»*, как говорится.
Тюрьма да сума миновали семью Лили – повезло, но тема в разговорах всплывала неоднократно. Особенно в детстве всплывала, или, точнее, в отрочестве.
– Туда просто так не попадают, – утверждала Елизавета Васильевна. – Без вины виноватые.
– О чём ты говоришь, ба? Как это не попадают? А 37-й год? Вспомни! А после войны? Сколько было репрессированных!
– Ты времена не сравнивай, Лилюш. Кесарю – кесарево, прошлому – прошлое. Я тебе про нынешнее толкую. А если уж пуститься во все тяжкие, про карму и прочие буддизмы да эзотерики, то каждому воздаётся по делам его самого или его рода. Суть не в том.
– А в чём?
– В искуплении вины, в раскаянии.
Лилька трясла в возмущённом несогласии золотыми пружинками на голове, собранными в хвостики, собиралась спорить или расспрашивать, но приходил дед Гриша:
– Лизонька, не заводи внучку, мала она ещё для твоих разговоров.
– Ничего и не мала! – переключалась Лилька на дедушку, чего тот, собственно, и добивался.
– Поди, взрослая уже, – соглашалась с ней Елизавета Васильевна. – Вон уже соседский оболтус, Вовка, третий круг на велосипеде мимо нашей калитки делает, выглядает. Того и гляди, шею свернёт.
– Ну, ба!
– Ну, Лиль, – улыбалась бабушка. – Клумбу у кинотеатра ещё не обдирал? Или мамкиной обходится? А насчёт вины да тюрьмы скажу так, внуча. Бывает разное. И несправедливость, и наговор. Только если уж попал человек в тюрьму да за дело, но не раскаялся; все кругом виноваты у него, подставили, воспользовались, наклеветали, а он, мол, белый да пушистый – бедовый то человек. И случись ситуация вновь, искушение какое, он опять сжульничает, украдёт или убьёт, не дай бог, потому что вину свою по-настоящему не признал. И ничего не понял, урока жизненного не получил, опыта не вынес. Обозлится на мир вокруг, а надо бы – на себя.
Лиля хмурилась, бровки в кучку, пропускала