…лежит в своей кровати – кажется, даже в той же позе, в которой ушла из реальности. Только за окном – она видит в нем кусочек неба и кроны пары деревьев со своей горизонтальной позиции – совсем не зябкий январь, а что-то слегка зеленое: май или начало июня. Ее гложет какой-то смутный беспричинный стыд, от него даже будто бы подташнивает. А еще – невнятное, но томительное ожидание. Смотрит в экран телефона – пусто. Ни одного сообщения или пропущенного звонка. Разочарование и страх. Убирает его под подушку, проверив, включила ли звук. По потолку ползет муха – Вера радуется ей: первая жизнь после затяжной зимы.
«Моя первая жизнь и стакан мескаля,
чистого, как слеза твоего ребенка…»
Странные, но ритмичные, как ей показалось, строчки стали складываться одна за другой в ее мозгу – вернее, как она чувствовала, в том месте, где образуется треугольник от надбровных дуг к шраму прямо посреди лба – следы юношеской ветрянки. Она достала из-под подушки айфон, записала что-то отдаленно напоминающее Цветаеву в заметки. Когда поставила последнюю точку, пришло уведомление – сердце екнуло! Он… Не злится? Не обижен? Не ненавидит ее? Зовет вечером встретиться: какой-то ресторан на Пяти углах. Ей тревожно и снова жгуче стыдно. Что будет? Увидим…
Вечер. Поднимается в этот ресторан, но там почему-то пусто и темно. Подходит к барной стойке и… видит его. Он сидит прямо на ней, в иссиня-черной «тройке», по-доброму улыбается ей. Рядом – бледнеет изящный «гимлет». Он тепло смотрит на нее и приглашает спешиться на высокий, но удобный стул. Они о чем-то говорят, что-то пьют. Вера ничего не замечает, кроме лучащегося из него добра – оно пляшет вокруг него, как язычки теплого пламени, согревает, дает ей ощущение покоя, нежности, даже… дома какого-то. Глаза на мокром месте – она сентиментальна. Читает ему свое утреннее стихотворение и плачет. Он улыбается, легко спрыгивает со стойки и обнимает ее одной рукой. Она читает и читает – какое-то длинное, слишком длинное стихотворение… А слезы – водопадами по ее округлым щекам. Он утирает их правой рукой – эти пальцы. Вера снова вспомнила их. Он ничего не говорит. Смотрит теми самыми глазами.
– Я точно знаю тебя всю жизнь, – шепчет она.
– И я тебя тоже…
…проснулась вся в слезах, почти рыдая, слегка разрываясь, часто дыша.
– Господи, что же это такое… – она утерла непонятно откуда взявшееся море под глазами. Почувствовала едва, что несколько смущена, но ощущение было доброе, теплое – так в детстве после слез легко и спокойно засыпалось. Что-то очень нежное, глубокое растекалось в ее груди. Как здорово влюбиться. И все вот эти самые первые объятия, горячие слезы, стихи из ниоткуда, смущенные улыбки, сдобренные ни с чем не сравнимым всезнанием, опытом, горечью прошлого. Чем – вопрошала про себя Вера – чем, черт возьми, эти сны – не жизнь? Почему нельзя выудить оттуда все это, либо что же – выбрать насовсем? «Зачем я просыпаюсь в эту глупую жизнь, если она мне противна?..