Но, поскольку перед его глазами лежал большой лист белой бумаги, все накопленное улетело из его сознания, словно мозг это выпарил. Он попытался снова собрать фрагменты воспоминаний и зафиксировать их. Они избегали размера, который он избирал, или, лучше сказать, низвергались вперемешку, и он не знал, ни как предъявить их, ни как одеть, ни как начать.
Через час усилий и пять страниц черновиков, с началами фраз, которые не имели продолжения, он сказал себе: «Я еще недостаточно опытен в профессии. Нужно, чтобы я взял новый урок. И сразу перспектива новой работы утром с мадам Форестье, надежда на долгий интимный тет-а-тет, сердечно-нежный, вызвала в нем желание. Он очень быстро лег и почти испугался теперь возможности вернуться к работе и вдруг преуспеть.
На следующий день он поднялся немного позже, оттягивая и заранее предвкушая удовольствие этого визита.
Было десять часов, когда он позвонил в дверь своего друга.
Слуга ответил:
– Мосье в азарте работы.
Дюруа не ожидал, что муж может оказаться дома. И настаивал:
– Скажите, что это я, по неотложному делу.
Через пять минут ожидания он вошел в кабинет, где провел такое хорошее утро.
На месте, которое раньше занимал он, теперь сидел и писал Форестье, в домашнем платье, с ногами в домашних туфлях, голова его была покрыта маленькой английской шапочкой, а его жена в белом пеньюаре, облокотившись на камин, диктовала ему с сигаретой во рту.
Дюруа остановился на пороге, пробормотав:
– Прошу извинения, я вам помешал?
Его друг, повернув к нему голову, разъяренную голову, проворчал:
– Что тебе еще? Поторопись, мы спешим.
Тот пробормотал:
– Нет, ничего, извините.
Но Форестье разозлился:
– Давай, черт, не теряй времени! Ты не стал бы проверять прочность моей двери, чтобы сказать мне «здрасьте».
Тогда очень смущенный Дюруа решился.
– Нет… вот… это… я еще не создал мою статью… ты был… вы были… так любезны в последний раз… что я надеялся… что я осмелился прийти…
Форестье оборвал его на слове:
– Тебе плевать на всех, ты воображаешь, что я стану делать твою работу, а ты будешь в конце месяца стоять у кассы! Нет. Она, конечно, хороша, да.
Молодая женщина продолжала курить, не говоря ни слова, все время улыбаясь туманной улыбкой, и ее лицо напоминало любезную маску на иронии ее мысли.
И Дюруа, покраснев, пролепетал:
– Простите меня! Я полагал… я думал…
Потом вдруг резко и отчетливо проговорил:
– Прошу у вас тысячу раз извинения, мадам, приношу вам самую живую благодарность за такую очаровательную колонку, которую вы сделали мне вчера.
Затем он поклонился, сказав Шарлю:
– Я буду в три часа в газете, – и вышел.
Большими шагами он вернулся