Она жила в доме с матерью Джойс и младшей сестренкой Лу. И, конечно, с доброй Тансу, бабушкой-турчанкой, которая переехала к ним лет двадцать назад. Иногда приезжал и отец, судовой инженер, проводивший большую часть времени в море.
Когда пришло письмо, Саба была одна, если не считать старую Тан, – бабушка спала у камина в передней комнате. Она распечатала конверт, прочла, не веря своим глазам, приглашение, и ее охватил такой восторг, что она буквально взлетела по лестнице наверх, в свою спальню, подняла руки и издала безмолвный вопль. Потом уселась перед туалетным столиком. Из трех зеркал на нее смотрело взволнованное, бледное лицо.
«Ого! Аллилуйя! Хвала Аллаху! Спасена! Чудо!» – Она танцевала на голых досках пола в неистовой радости. Наконец-то в ЭНСА ее оценили! После всех ее выступлений в продуваемых ветрами фабричных цехах перед усталыми рабочими, на наспех сколоченных помостах перед солдатами! В Лондон! Там она еще не была. Это будет ее первое профессиональное турне.
Она металась взад-вперед по комнате. Ей не терпелось поделиться с матерью своей радостью. Мама работала в дневную смену на фабрике, куда предстояло пойти и Сабе, и обычно возвращалась домой в половине шестого. Наконец, хлопнула входная дверь. Саба стремглав бросилась вниз, обняла мать и выпалила ей свою новость.
Только потом она поняла, что неправильно выбрала момент. Нужно было сначала напоить мать чаем. А тогда она была ужасно взвинчена и, мягко говоря, непредсказуема. К тому же ее реакция часто зависела от настроения мужа… Или, пожалуй, Сабе нужно было сначала поделиться с Тансу… Тан, с ее мудростью, помогла бы ей убедить мать.
Мать, в ужасном комбинезоне и зеленом платке, повязанном тюрбаном, выглядела усталой и некрасивой. Она взяла письмо из рук дочери и молча прочла его, сурово поджав губы. Потом прошла в переднюю комнату, сняла обувь и рявкнула: «Почему погас огонь в камине? Куда ты смотрела?»
Все еще держа в руке конверт, она сердито взглянула на дочь и почти с ненавистью заявила:
– Все, мое терпение иссякло. Это была последняя капля.
– Что? – воскликнула Саба.
– Ты никуда не поедешь!
Саба бросилась через кухню на задний двор, где они держали растопку. А когда вернулась, мать сидела у потухшего очага, а бабка что-то бормотала по-турецки, как всегда, когда волновалась или чего-то боялась.
– Дай сюда. – Джойс выхватила из рук дочери щепки и бумагу, бросила их в камин и пошевелила угли кочергой, стоявшей тут же в медном коробе.
– Ты устала, мама. – Саба пыталась прибегнуть к дипломатии. – Сейчас я принесу тебе чай, а потом ты прочтешь письмо еще раз.
– Я не хочу читать это проклятое письмо, – заорала мать. – Ты никуда не поедешь, пока отец не разрешит.
Бумага ярко вспыхнула от спички. Тансу, хмурясь и что-то бормоча по-турецки, заковыляла на кухню. Джойс так и сидела, тяжело дыша. Ее щеки ярко пылали от гнева.
Саба лишь ухудшила ситуацию, заявив, что