В отличие от Танюшки, Вовка тоже вроде быстро к нам привык. Все эмоции у него били через край: если Вовка хохотал или плакал, то на всю округу. Причем от смеха к слезам и обратно он переходил очень легко, часто мы даже не успевали уловить причину резкой смены настроения нашего новенького.
Касательно общих занятий и игр, Вовка, как и Танюшка, не вносил никаких собственных предложений, зато с готовностью соглашался на все наши. И за неимением свежих идей мы вернулись к кладоискательству. Заново расчертили карту территории госпиталя, нанесли на план все постройки и решили начать с прочесывания местности: если за лето что-то где-то изменилось, значит, туда, скорее всего, и спрятали клад.
В первый же день «прочесывания» мы обнаружили под центральной лестницей госпиталя новорожденных котят. Пушистые комочки с еще не прорезавшимися глазками прятались там под охраной мамы-кошки. Клад был тут же забыт, теперь мы курсировали между пищеблоком и лестницей, поднося угощения кошачьей маме, чтобы она получше кормила своих малышей.
Танюшка по-прежнему не разговаривала, но как-то утром принесла из дома целый пакет дорогого голландского молока, такое уже не все покупали даже себе, не то, что кошкам. К тому моменту целый год мировых санкций в отношении Ирана уже сказался и на нашей жизни. Все это время импортные продукты медленно, но верно исчезали с тегеранских прилавков и к сентябрю их почти не стало. А те немногие, что остались, подорожали настолько, что рядовым советским командировочным стали не по карману. Летом в Зарганде мы не очень это замечали: рядом был фермерский базар, где мы покупали овощи-фрукты, яйца, парное мясо и молочные продукты. А в городе перебои с продовольствием сразу бросились в глаза: прилавки и холодильники в прежде изобильном «супере» Рухишек теперь стояли наполовину пустыми. В прежних объемах работали только местные пекарни, фруктово-овощные развалы и молочные лавки, где продавались маст, курд и панир-хамеи – местные кисломолочные продукты.
Голландское молоко щедро налили в кошкино блюдце, а остальное припрятали там же под лестницей. И тут в большой двор выплыла Танюшкина мама, вид у нее был грозный.
– Я запрещаю Тане возиться под этой грязной лестницей! – грозно заявила она, возвышаясь над нами в адидасовском спортивном костюме и глядя почему-то не на свою дочь, а на нас с Серегой.
На лице Танюшке появилось то самое упрямое выражение, но она, как всегда, молчала. Мы молчали тоже.
Лыжница уперла руки в боки и строго спросила:
– Вы меня поняли?
В этот раз она смотрела прямо в глаза Сереге, поэтому он взял и ответил:
– Да мы ее держим, что ли?! Пусть идет отсюда!
Танюшка вдруг расплакалась да так громко, что обставила бы Вовку, если бы они соревновались в громкости плача. Выскочила из-под лестницы и убежала в сторону