Тегеран-82. Война. Жанна Голубицкая

и множеством дверей, а в каждом конце коридора еще закутки с кабинетами. К моменту моего возвращения все мои одноклассники уже привыкнут перемещаться из класса в класс, и только я одна буду отчаянно блуждать по коридорам в поисках нужной двери! Конечно, подружки мне помогут, но что будет, если мы вдруг поссоримся?! Или вот Оля пишет, что записалась в кружок искусствоведов при Пушкинском музее и с 1 сентября станет ездить два раза в неделю – сама! Я еще никогда в жизни не ездила одна в метро, до самого отъезда в Тегеран меня провожали даже в школу! А Пушкинский музей находится далеко, на Кропоткинской, почти там же, где мой старый дом.

      Во время чтения Олиных писем подобные мысли посещали меня по самым разным ситуациям из житья-бытья мои московских сверстников. Но, как правило, мучили меня недолго. Я смотрела в свое огромное окно, за которым сияло солнце, голубели горы и весело бибикали шустрые «пейканчики» («Peycan» – самый популярный в Иране автомобиль местного производства) и про себя радовалась, что на улице тепло, а последняя из возможных для меня школ закрылась. Вслух такое, конечно, говорить было нельзя. Мама и так без конца упрекала папу, что из-за него я останусь неучем.

      Завершала свое письмо Оля сообщением, что наша с ней любимая Алла Пугачева специально для гостей Олимпиады исполнила две новых песни – «Тише» и «Реченька». Но песни эти есть только на кассетах, переписанных у тех, кому посчастливилось побывать на этом закрытом концерте для иностранцев и записать их на магнитофон. Но Оле куда больше нравятся песни «Три желания», «Ты возьми меня с собой» и «Сонет».

      Песню «Сонет» на слова Шекспира в переводе Маршака я тоже обожала, она была у меня на кассете. Чаще всего я слушала ее, убедившись в коварстве Грядкина. Сборник сонетов Шекспира у меня тоже был, поэтому я знала, что любимая певица изменила четыре последние строчки 90-го сонета, и это мне очень нравилось.

      Шекспир написал:

      «Оставь меня, но не в последний миг,

      Когда от мелких бед я ослабею.

      Оставь сейчас, чтоб сразу Я постиг,

      Что это горе всех невзгод больнее,

      Что нет невзгод, а есть одна беда -

      ТВОЕЙ любви лишиться навсегда».

      А Пугачева спела:

      «Оставь меня, чтоб снова ТЫ постиг,

      Что это горе всех невзгод больнее.

      Что нет невзгод, а есть одна беда,

      Моей любви лишиться,

      МОЕЙ любви лишиться навсегда».

      Прочитав Олино письмо, я нашла ту кассету и несколько раз с удовольствием прослушала песню. И решила с завтрашнего дня начать новую жизнь – вести себя так, чтобы окружающие понимали, что нет невзгод больнее, чем лишиться моей любви – и папа с мамой, и Танюшка, и мальчишки, не говоря уж о всяких Грядкиных. Они и так уже лишились ее навсегда.

      Но вместо новой жизни на следующий день – 22-го сентября – началась война (см. сноску-1 внизу).

      Наверное, об этом объявили по иранскому радио и телевидению, но я, как и весь советский коллектив нашего