частицы, и в силу природы
божественной – будет душа
не раз проходить через роды
и бренную плоть, чуть дыша,
в миру оставлять. Провиденье,
Создателя замысел есть
великий, – своё он творенье,
любя, умудрился заместь,
как тесто живое. Способность
китёнка стать мощным китом —
давно никому и не новость,
но чудо поистине в том,
что малое может в большое
созреть. Жизнь – движенье и рост.
А то, что зовётся душою, —
на шаре летит среди звёзд,
сменив легионы обличий,
и скоро сумеет понять:
сердиться на мир неприлично. —
Чтоб вырос цветок, – нужно ждать.
А что же потом?.. – Будет семя,
развития новый виток.
Всему в этом мире есть время,
всему в этой жизни есть срок.
Лишь Любовь, – суть души, – вечный Бог.
Ворон
«Кто умножает познания, умножает скорбь». Экклезиаст – 1.18
В глухой тайге на мох упало
мне прямо под ноги перо
иссиня-чёрное… Мне стало
подарком ворона оно.
Того, что меж тремя мирами
посредник вещий и мудрец.
Был белым, но ковчег вестями
не радовал и, наконец,
за то стал чёрным в наказанье,
чтоб людям не питать надежд,
увидев ворона… Познанье
одето в скорбь, и сих одежд
не снять пока… Никто не знает
того, что знать нам не дано.
И молча ворон улетает,
оставив мне своё перо.
До весны не будить!..
Отдыхает земля, спит спокойно
под слежавшимся пухом снегов.
Сон, не смерть… О зима, мне так вольно,
на просторах твоих я оков,
как во сне, на душе и не чую.
Воздух чистый, морозный бодрит.
Хоть, признаться, тебя не люблю я,
мне по нраву скупой колорит
спящей мирно природы… Твой холод
бросит в дрожь, нарумянит лицо.
Пусть давно я уже и не молод,
краснощеким стою молодцом
пред тобой, о зима… Мне так вольно,
не волнуется сердце в груди,
не тоскливо ему и не больно.
Сон, не смерть… До весны не будить!..
Наполеон
«Французы обо мне какого мненья?
Что я за человек для них, скажи…» —
спросил Наполеон. Не без стесненья,
с улыбкой шутовскою, доложил
ответ сей адъютант ему: «Нет-нет,
подобного во Франции не слышал.
Вас богом величает громко свет
и дьяволом клеймит чуть-чуть потише,
но – человеком… Не зовёт никто».
Нахмурилось лицо под треуголкой
и с удивлённо искривлённым ртом
застыло вдруг в усмешке очень горькой.
Последний танец
Summa dies et ineluctabile fatum
Как