Всё получилось, как нельзя лучше. На похороны отца он, правда, не успел и приехал только на второй день после погребения. Но этот факт его ничуть не удручил. Главное, он избежал трагических для себя последствий.
Его попутчик оказался действительно очень влиятельным человеком и сдержал своё слово. Конечно, если бы не кадровые перестановки на верху, Кривошеев ни за что не покинул бы место службы на Соловках. Там он был царь и бог, перед ним трепетали все.
За малейшую провинность узника ожидала казнь или пытка. Карательные «процедуры» можно было проводить, не обременяя себя судебными формальностями, не задумываясь ни на секунду об ответственности. Когда на остров прибывали новые узники-интеллектуалы и по своей наивности спрашивали о правах заключённого, Кривошеев, упиваясь своей безграничной властью над бывшими офицерами, дворянами, священниками, и другими интеллигентами-разночинцами, цинично произносил:
– Усвойте раз и навсегда: здесь республика не советская, а соловецкая! Да будет вам известно, что нога прокурора ещё ни разу не ступала на эту землю! И заверяю вас: не ступит никогда! Зарубите себе на носу мои слова! Все вы направлены сюда не для исправления! Горбатого исправить может только могила! И даже похороны для вас здесь не предусматривают гроба!
Всё это он говорил, выстроив узников перед лагерным управлением, обратив их взоры на клумбу, выложенную в символе Соловков – белого слона на красном фоне.
Звериное чутьё Кривошеева не подвело. В начале 1937 года в СЛОН (Соловецких лагерях особого назначения) действительно начались чистки. Практически все его сослуживцы по лагерю были арестованы и затем расстреляны.
На Соловецкие острова Кривошеев попал за свои прегрешения на Украине. Когда началась коллективизация, он проявил недюжинное рвение, «фильтруя» сельское население вверенного ему района. В каждом крестьянине ему виделся кулак и вредитель.
Из-за нехватки хлеба в стране в 1928 году правительство молодого государства вновь прибегло к насильственному методу его изъятия. Началась новая продразвёрстка – с обысками, угрозами, расправами. Просьбы и уговоры не помогали, мужики отказывались отдавать свой хлеб. И тогда началась «сплошная коллективизация».
В Беловодском, Евсугском, Колядовкском и Городищенском районах этот процесс затянулся до половины 1931 года. Крестьян пугало слово «колхоз», им по-настоящему страшно было отдавать кровный кусок земли и скотину в коллективную собственность. Часть из них, боясь преследования, и, имея из живности одну корову или свинью, с неохотой, но всё-таки подчинилась власти, вступила в колхоз. Остальные, более зажиточные, выбрали наблюдательную позицию, своевременно оплатив продовольственный налог. Такой подход впоследствии только укрепил их веру в правильность принятого ими решения.
Зимой эти люди стали очевидцами того, как голодал скот