– Я даже из интереса эксперимент проделал, – посмеиваясь, делился с одногруппниками Кондратьев. – Зашёл в магазин, переписал цены, а затем сложил на листке бумаги: что же можно на сорок рублей купить. Знаете, что набралось? Шесть буханок хлеба, пачка макарон, да килька в томате. Всё!
– Тебе только прикидывать и осталось, – хмыкнул староста Вилков. – Ты ж с первого курса и простой-то стипендии не получал. Не то что повышенной…
Кондратьев фыркнул, оттопыривая влажную губу:
– Кому она вообще сдалась теперь? Вы, ботаники, всё пыхтели-пыхтели – и что? Назубрили на алкашескую закусь.
– Мы-то хоть на закусь, но заработаем, а ты без родителей вообще ноги протянешь, – огрызнулся, съёжившись от обиды, отличник Никита Скворцов.
– Сам ты протянешь! Я на стадионе «Труд» теперь с обеда до вечера. Ботинки, джинсы, свитера… За неделю под «тонну» поднимаю, – Кондратьев заложил за щёку язык. – Поднакопишь стипендию за полгодика – приходи. Уступлю кальсоны… со скидкой.
Интеллигентный Скворцов онемел, судорожно задвигал губами.
– Ты… ты…
– Ты, Пашка, язык прикуси. Попрекать бедностью – жлобство, – сердито осадил Кондратьева Валерьян.
– Я не попрекаю. Просто мозги-то надо иметь. Хорошей учёбой сыт не будешь.
Хамоватое высокомерие Кондратьева разожгло в Валерьяне мрачную злобу.
– Чтоб на базаре торговать, большого ума не требуется, – хрустнув суставами, сжал он кулак.
– А ты даже торговать научиться не можешь, – всхохотнул, кривясь от презрения, Кондартьев. – Что, много со своей газетной макулатуры поимел?
Валерьяна прорвало.
– Ах ты!.. – схватил он Кондратьева за грудки. – Я тебе вырву язык…
Их растащили, но Валерьян в этот день долго не мог найти себе места. Распалённая ярость не утихала, продолжая клокотать. Он запорол чертёж по начертательной геометрии, в столовой поругался с буфетчицей, сунувшей ему тарелку с холодными щами, грубо изругал посреди улицы клянчащего сигарету мальчишку.
От оклемавшегося Михаила Валерьян узнал две новости. Анпиловская демонстрация в Москве собрала десятки тысяч – гораздо больше, чем писали в демократической прессе. Следующее антиельцинское выступление назначено на двадцать третье февраля.
– Вот только с редакцией по телефону связывался. С ответственным секретарём Нефёдовым говорил, – в поблекших за недели болезни глазах Михаила светился живой огонёк. – Шествие заявлено по улице Горького, к Кремлю. Двадцать третье – воскресенье. Должно выйти море… море людей.
Разговор их происходил на кухне в квартире Михаила. Валерьян сидел за узким, покрытым выцветшей клеёнкой столом, расспрашивал о последних новостях из редакции, рассказывал, как вёл торговлю сам.
– У нас пока тихо, –