Вырвалось:
– Вам виднее, но у нас дети.
Ираида, – как о чём-то рядовом:
– Не паникуй, Кольша!
«Не паникуй, дрова – только завтра»; «Не паникуй, в бане нет воды»; «Не паникуй, я купила тебе пуловер!»
В этот момент призыв не паниковать, наверное, впервые по сути верный. Паника: жалобу накатать в министерство!
За Ираидой явилась тётка в белом и увела её в другую белую дверь, и, когда они вошли в эту дверь, то будто провалились.
Холодно, но идёт с шапкой в руке: забыл надеть. Дело не в эскулапах, они лишь определили. Нечто неподатливое надвинулось на Ираиду и на него. «Именно мне, а не другому?» Как-то обидно. Именно Ираиде будут делать операцию (в слове – холодное лязганье никелированных ножниц). Реальная паника, не та, о которой обычно шутит Ираида.
Мимо вагона – вешки. Насчитал тридцать девять. Столько ему лет. В тамбуре какой-то дедок, и Николай ему, мол, жене будут делать операцию.
– Не серсе?
– Нет…
– Это ничё, а вот когда серсе режут!
Его молодого племянника оперировали. Теперь он занимается «антлетикой» (атлетикой), но какой, лёгкой или тяжёлой? Но, наверное, лёгкой, не штангу же тягать, когда «сердце резали»?
Темно, летят мимо непонятные объекты, надвигаясь чернотой в померкшей синеве.
Выскочил с предложением (Луканин)
Входит в квартиру и – в чужой манере:
– Ну-ка, мать, принимай подарки!
Не видит удивления, с каким жена и дочка – ему навстречу.
– Кофту тебе, Вера. А это тебе, Катюша!
Катюшей не звал, только Катей. Открывает она коробку, обувает сапоги. Луканин глядит немного нахально, не своим глазом.
– Больно дорого, – наконец, говорит Катерина, оглядывая не ноги, а дарителя.
– Главное – впору!
…В холле Дворца Труда при закрытых дверях в тайне от других людей большого города была торговля дефицитными товарами для отоваривания только их, участников совещания передовиков и новаторов. Впереди – банкет в ресторане. С этой длинной коробкой забрался в автобус. Едут к отелю, где вода и холодная, и горячая. От батарей паровых жар. Не надо воду тягать с колонки, а тепло добывать, топя печи. Он обвыкся там, в областном центре, в этом тёплом мире с даровой выпивкой и даровой вкусной едой.
У Катерины никаких ухмылок. Глаза её цвета зимних сумерек глядят одобрительно, но удивлена: он ли это?
Опять на диванчике, глядя на звёздочку в окне: Катька не идёт. Но прибежит. На следующем таком мероприятии он, Луканин, будет говорить с трибуны! Не как Егор: понимашь, да понимашь… Правда, о чём будет говорить, не идёт на ум, да ветер завывает проклятый…
Наутро ему догадка: к директору, к новой жизни! Катька не наглой будет, а забитой, как в тот миг, когда увидала новые сапоги.
– Щи будешь?
В городе утром никто в буфете так не ест, да и нет там с утра никакого супа, но еда домашняя пахнет вкусно:
– Налей.
В