«Дольше вечности…»
Дольше вечности,
дольше тени
вьётся,
вьётся предзабытьё.
И в постылой пустой постели
бьётся болью тело моё.
Даже с вечностью,
с лунной тенью
я поспорить смогу,
но впредь
достучишься ли ты метелью
до меня —
в два крыла гореть…
«Может, мне вспомнить о Боге…»
Может, мне вспомнить о Боге,
и о сегодняшних днях.
Встретится мне на пороге,
встретится в очередях —
зимнее, беглое солнце…
Ветка затихнет вдали,
и за чердачным оконцем
снова душа заболит.
Светятся тихо лачуги.
Как мне сегодня прожить?
Пусть перебесятся вьюги,
что им снегами крошить?
Может, мне вспомнить о Боге,
тихо живя на земле?
Не заблудиться в дороге,
не заблудиться во мгле…
Вспомню я, Господи, вспомню,
где-то ведь ждёт меня мать,
в доме своём среди комнат,
там, где легко горевать…
«Пусть ты дальше…»
Пусть ты дальше
звезды ветровой,
но живёшь по соседству,
глядя окнами
в маленький двор,
от меня метрах в ста.
Я успела насытиться
стоном поющего сердца,
наглядеться,
наслушаться
ясным полётом листа.
Я ещё не простужена
терпким огнём звездопада.
Сквозь меня —
не разбужена —
снов проплывает река.
Я сиреневой птахой пою
у подножия тленного Града.
Я метелью гляжу
на редеющие берега.
«У города моё лицо…»
У города моё лицо,
моё звучание.
На сотню переулков —
мыслей рой.
И жест мой,
и тяжёлый грим отчаянья,
как будто бы разученная роль.
И карусель рязанских тупиков
кружи́т мои надежды и метания.
И снежен звон ненайденных подков.
У города моя судьба,
моё скитание…
«Мне всё равно…»
Мне всё равно,
какая боль,
какая смерть меня застанет,
какая светлая любовь
вдруг на ветру сквозном растает.
Какие воды будут плыть
все эти годы —
по соседству…
Настанет время говорить
и мне —
во всё земное сердце…
«И снова веснотравие со мною…»
И снова веснотравие со мною.
И вновь закат над головою рыж.
Я постучусь в твоё окно резное
легко-легко —