Все эти высокопарные речи говорили мне об одном: Оскаровы деньги переходят в карман ректора, а ректорова дочь – орудие, с помощью которого этот переход совершается.
Назначенный для свадьбы срок миновал. Недели проходили за неделями. Все давно было готово, а свадьба не справлялась.
Вместо того чтобы здоровью улучшиться со временем, как предсказывал доктор, Оскар чувствовал себя все хуже и хуже. Нервные припадки, описанные мною, не ослабевали, а, напротив, усиливались. Он худел и бледнел. В начале ноября мы опять послали за доктором. У него хотели выяснить, по предложению Луциллы, не попробовать ли переменить Оскару место жительства.
Что-то, не помню, что именно, задержало нашего доктора. Оскар потерял надежду поговорить с ним в этот день и пришел к нам в приходский дом, когда доктор приехал в Димчорч. Его пригласили, и встреча больного с ним произошла в гостиной Луциллы.
Они разговаривали долго. Луцилла, ожидавшая со мной в спальне, потеряла терпение. Она попросила меня постучать в дверь и спросить, когда ей можно будет войти.
Я застала доктора и больного спокойно разговаривающими у окна. Очевидно, не произошло ничего, что хотя сколько-нибудь взволновало бы того или другого. Оскар казался немного бледным и утомленным, но был совершенно хладнокровен, так же как и доктор.
– Одна молодая дама в соседней комнате, – сказала я, – весьма желала бы знать, чем закончилась ваша беседа.
Доктор посмотрел на Оскара и улыбнулся.
– Право, нечего сказать, мисс Финч, – отвечал он. – Мы с мистером Дюбуром вспомнили снова всю историю болезни и не пришли ни к какому новому выводу. Нервная система его не так скоро восстанавливается, как я ожидал. Жалею, но нисколько не пугаюсь. В его годы все поправляется. Надо потерпеть, подождать, вот и все. Больше я ничего не могу сказать.
– Вы не думаете, чтобы перемена климата могла повредить ему? – осведомилась я.
– Никаким образом! Пусть он едет куда вздумается и забавляется как угодно. Все вы слишком серьезно смотрите на состояние здоровья мистера Дюбура. Кроме нервного расстройства, правда, весьма неприятного, он не страдает никакой болезнью. Нет нигде ни следа органического расстройства. Пульс, – продолжал доктор, – взяв руки Оскара выше запястья, – вполне удовлетворительный. Я не часто встречал более ритмичный пульс.
Едва произнес он эти слова, как страшная судорога свела лицо Оскара. Глаза его закатились. Голова и туловище изогнулись, словно чьи-то исполинские руки повернули его направо. Не успела я вымолвить и слова, как он лежал в конвульсиях на полу у ног своего доктора.
– Боже мой! Что это? – вскричала я.
Доктор развязал ему галстук, отодвинул ближайшую мебель и стоял молча, глядя на лежащего на полу.
– Больше ничего вы не можете сделать? – спросила я. Тот горестно покачал головой.
– Больше ничего.
– Что