кутнуть. Как отличный служака, по вступлении на престол Государя, он получил в команду один из гвардейских полков; но, однажды, на параде, упал с лошади, от излишняго количества выпитой веселой влаги, и за это был переведен шефом Томскаго полка, под начальство, младшаго его в чине, генерала Лаврова. Последнему было предписано: доносить Государю ежемесячно об его поведении. Явясь к Лаврову в веселом расположении духа, на первыя его приветствия, что они иногда видались в Петербурге, Г… не запинаясь отвечал: «Как-же, и тогда именно, когда я имел счастие командовать гвардейским полком, а вы были плац-майором, и разъезжали верхом на пегой лошадке». Лавров оставил без возражения такую выходку и, раскланиваясь, спросил: как он о нем должен доносить Государю? «А что он по-прежнему пьет это самое»
[15], отвечал Г… вышел и уехал в свой полк, в Барнаул. Однако, надобно отдать справедливость, Г… не смотря на слабость, был одним из самых лучших шефов. Полк его, при посредственном составе людей, был вышколен до утонченности, превосходно обмундирован и всем снабжен изобильно. Внутреннее хозяйство находилось в устройстве, достойном удивления и отличалось богатыми артелями. Показывая Глазенапу 1-й, 2-й и 3-й баталионы, и сам всегда командуя, Г. истинно тешил старика; но при выступлении последняго баталиона, во время прохождения церемониальным маршем, отсалютовав Григорию Ивановичу, он повторил историю, бывшую с ним в Петербурге, и огромною фигурою своею остановил движение баталиона. На свидании, за этим последовавшем, он дал слово честнаго человека не пить до окончания последняго смотра на Сибирской границе, или по день выбытия из-под начальства Глазенапа, и строго его сдержал.
В ту же зиму разнесся слух, что, расположась на зимовку в Лаишенском или Тетюшском уезде, Г. кутит с помещиками. У него был стакан с изображением турка, вмещавший целую бутылку, из котораго он исключительно попивал пунш. Если Г. чувствовал не очень большую жажду, то приказывал налить это самое по колено, – что составляло одну треть величины; если жажда была несколько более, – по горло, а уже если очень сильна, то: а утопи турка, – я, это самое, терпеть не могу бусурманов, и по такому приказу стакан, или вернее стеклянная кадушка, наливалась с краями вровень. Стоя на свободе по деревням, Г. вел превеселую жизнь.
Кто-то ему сказал: что один судья славится по губерниям – Казанской и Симбирской тем, что сколько бы он не выпил, пьяным не бывает. Г. обрадовался от всего сердца, что, наконец, находит достойнаго состязателя, и просил их познакомить. Случай скоро представился. Начался стаканный поединок, не на живот, а на смерть. Толстый судья, осушая влагу, непоколебимо просидел до полуночи, но не мог выдержать экзамен, т. е. сказать чисто два слова: луковка зазеленелась! Потом начал на стуле покачиваться, и, наконец, рухнувшись всею массою на пол, захрапел и умер. Г… вместо печали, как победитель, как триумфатор, предался веселию, и на радости, – по общему обычаю, – все пил, и в тот же день после обеда умер от удара. Благородный и со многими
