Мистер Уайлдер и я. Джонатан Коу

target="_blank" rel="nofollow" href="#n_16" type="note">[16]. Успех был огромный, невероятный успех. Потому что это была первая комедия, в которой снялась Гарбо, понимаете? И рекламщики в “Метро-Голдвин-Майер” сочинили очень хорошую фразу для продвижения фильма и рекламных плакатов: ГАРБО СМЕЕТСЯ. Всего два слова, но их оказалось достаточно, чтобы привадить зрителей. ГАРБО СМЕЕТСЯ – это их заинтриговало. Но заметьте, не ГАРБО ПЕРДИТ. Ибо тогдашние зрители привыкли к юмору более деликатному и чуть более осмысленному. Сейчас ситуация другая, и, возможно, мы с мистером Даймондом идем не в ногу со временем, но, как я уже говорил, мы пишем сценарий о постаревшей кинозвезде, очень элегантной, очень красивой, очень загадочной, поэтому у нас не будет сцены, в которой она выпрямляется в кресле, приподнимает ягодицу и портит воздух посреди диалога с другим персонажем.

      – Ох, Билли! – со смехом пожурила его жена.

      – Нет, ничего подобного не случится. Мы на такое не способны. – Мистер Уайлдер подлил себе красного вина из графина. – Вдобавок, наша новая картина даже не комедия. Это будет серьезная картина. Мелодрама, близкая к трагедии. Вот почему этот сценарий причиняет мистеру Даймонду столько беспокойства.

      Я взглянула на мистера Даймонда, действительно ли он обеспокоен, но по нему было трудно судить. (Всегда трудно, не только в нашу первую встречу.) Вид у него был задумчивый, меланхоличный и в общем непроницаемый, разве что он откровенно наслаждался стейком.

      Внезапно Джилл поднялась с кресла:

      – Мне нужно в туалет.

      Заявление было настолько кратким и бесцеремонным, что Одри на секунду оторопела, но быстро пришла в себя:

      – В дамскую комнату? Конечно же, это там, в конце зала.

      Мистер Уайлдер также встал на ноги и промокнул губы салфеткой:

      – Пожалуй, мне тоже не помешает наведаться в мужскую комнату. Идемте, я провожу вас.

      Они удалились вдвоем, но мистер Уайлдер не добрался до мужской комнаты. По пути он остановился у столика, за которым сидел Аль Пачино; надо полагать, он изначально направлялся именно туда и вскоре увяз в продолжительной беседе с кинозвездой. Билли нависал над Пачино, и, разговаривая, они часто смеялись, вроде бы к обоюдному удовольствию.

      Минуты через две к нашему столику подошел официант. С клочком бумаги, на котором Джилл нацарапала записку, адресованную мне.

      – Ваша подруга просила передать, – сказал официант.

      Развернув бумажку, я прочла:

      Все плохо, и это невыносимо. Сегодня вечером я уезжаю в Феникс со Стивеном. Прости, мне очень жаль.

      Одри с Барбарой пристально наблюдали за тем, как расширяются мои глаза и вытягивается лицо, пока я читаю. Как она могла? Бросить меня в ресторане с четырьмя чужими людьми? Что я им скажу?

      Правда виделась наиболее простым и достойным выходом из положения.

      – Ей необходимо уехать, – сказала я.

      Будучи дамами благовоспитанными, они и виду не подали, что мой ответ их не слишком удовлетворил.

      – О боже! – воскликнула Одри. – Надеюсь, ничего серьезного.

      – Она