этот род. Но рок над ней уже висит: бедняк
не будет пищей сыт, не будет также он одет,
любовью тёплою согрет.
Я долго простоял на месте, и ноги превратились
в тесто, они ж на фоне голубом смотрели
на меня притом. Чему стена эта служила?
Она пределы положила случайным людям,
чтобы не шли, куда их вовсе не звали. Меж тем
в саду пел птичий хор, и был такой для них
простор, что дал приют бы многим птицам,
могли б с комфортом расселиться по саду
за стеной, не тесно было б ни одной.
Так сладко в этих небесах звучали птичьи
голоса, и лучших в мире не водилось,
сколько бы их не гнездилось, в лесах
французских этих птах! Одна мечта в душе
жила, меня томила и звала, и благодарно
было б сердце, когда бы мне открыли дверцу
или хотя бы тайный ход, что в сей чудесный сад
ведет. Так, птичьим хором очарован, я возмечтал
душою снова попасть в этот чудесный край,
меня хоть чем ты забавляй, и даже золотые горы
не променяю я на птичьи разговоры.
И вот, у звуков сих в плену (подумалось: а
вдруг уснул?) и, подпирая плечом стену, в душе
замыслил я измену: какую хитрость мне найти,
чтобы блаженство обрести? Да вот несчастье,
никак в тот сад не смог попасть я: лазейки,
норы, дыры, щели, их всех давно забить сумели,
видать, немало таких вот доставило им рой
хлопот. В большой растерянности я, душою
искренне скорбя, в уме всё быстро вспоминая,
у бога помощи прося, и так закончивши обход,
я вдруг стою у дверцы тайной, едва заметны
очертанья, так крошечна и так узка, а кость
моя всё же тонка, но вижу вдруг на ней замок.
Какой в нем прок, подумал я, но постучался,
страх тая. И дверца эта вдруг открылась, и
сердце радостно забилось, едва не разломив
мне грудь, и в дверцу я себя успел воткнуть,
когда девица появилась, так благородна, так
юна, и миловидна, и нежна, что я сказал:
«Ты как сама весна!» Я крикнул деве громко:
«Будь!», хотя она куда-нибудь и не спешила
скрыться иль просто удалиться. Я вдруг
подумал, что она, вниманием ко мне полна,
хорошенький свой глазик положила. Как же не
положить ей глаз, когда пред ней стоит сей Аз?
На ней корона, вся витая, сияет золотом волос,
и шапочка на них из роз, как я потом узнал,
народ венком её прозвал. Лицо – кровь
с молоком и бровь дугой, нигде не видел я такой,
и веет аромат от ней со всех земли полей.
А как прекрасен без прикрас разрез её
волшебных глаз! Я хорошо их разглядел, ища
в зрачках сих свой удел. Её так строен силуэт,
пропорций лучших в мире нет, гладка
и грациозна шея, клянусь, не видел я длиннее!
И видел я у ней вещицу, что веселит всегда
девицу: держала зеркальце она, чтоб
наслаждаться,