– Лёньку-то уже в школу записали? В какой класс, в «А», в «Б»? – спросила Зойка, грызя семечки из газетного кулька и интеллигентно сплёвывая кожуру в сторону урны.
– Наверное, я не знаю, – растерялась Катя.
– А мою Светку записали в «В». Форму пойдём завтра покупать. А портфель от старшей остался. Светка ревёт, новый хочет. А я разве на них напасусь, на эту ораву? Пусть со старым ходит, нечего!
Катя молча покивала, протиснулась мимо Зойки и стала подниматься в квартиру с твёрдым намерением поговорить с сестрой про племянника.
В квартире пахло едой, и Катя обрадовалась. В последнее время Вера как будто бы начала приходить в себя: перебирала вещи, чаще стала заглядывать на кухню. Вот и сейчас она стояла у раковины, перетирая вымытые тарелки. Сёстры даже поулыбались друг другу. Но как только Катя завела разговор о Лёньке, Вера улыбаться перестала.
– Мне это не нужно, – сказала она.
– То есть как не нужно? Что не нужно? Твой сын?
– Я его рожала для Андрея. Он хотел ребёнка. А потом меня бросил.
– Он умер.
Вера пожала плечами.
– Да, понятно, – Катя начинала злиться. – Но Лёньке-то нужна мать. Ты его в школу записала, портфель купила? Ты вообще собираешься ребёнком заниматься?
Сестра тщательно вытерла тарелку, поставила на полку и взялась за следующую.
– Я понимаю, у тебя горе. Андрей… очень хороший, – Катя проглотила слово «был». – Ты его любила. Я понимаю. Но ведь и у Лёньки горе! Он отца потерял. А теперь, я смотрю, и тебя тоже. Да брось ты к чёртовой матери тарелки эти! – закричала Катя, дёрнув полотенце. Тарелка выскользнула у Веры из рук, хлопнулась об пол и разбилась.
– Я устала. Как же я устала. Уйдите! Не трогайте меня! – Вера оттолкнула сестру и вышла.
Через полчаса, когда Катя уже успокоилась, собрала осколки и подмела на кухне пол, раздался торопливый стук в дверь: Лёнька прибежал с улицы.
– Есть будешь? – спросила Катя.
– Угу.
– Давай мой руки и за стол, – Катя потрепала племянника по вихрам на макушке и заглянула в комнату.
Сестра неподвижно стояла у окна, упершись лбом в стекло.
– Он работал у мартеновской печи, как и твой папа. У него прямо в цеху остановилось сердце. Очень тяжёлая работа у наших отцов, – сказал Строкин притихшей Соне.
– Папа предупреждал, что ночная смена. А мне так хотелось, чтобы он пришёл, – Соня подняла голову и виновато посмотрела на Леонида Андреевича.
– Он пришёл. И ждёт внизу вместе с мамой, Германом Владимировичем и Евгенией Александровной. Мне кажется, тебе стоит спуститься к ним. Вы очень хорошо сегодня играли.
– Я… да, спасибо! Я спущусь! – Соня вскочила на ноги и стала приглаживать волосы, глядя в полированную поверхность фортепиано как в зеркало. – Чуть-чуть попозже! Не могу же я появиться в таком виде!
«О, женщины!» – рассмеялся про себя Строкин и, с трудом поднявшись с пола,